Три дня до того, как меня не стало

День первый

Когда это сообщили мне, я, было, кинулся что-то выяснять. Звонил куда то, несся из дома, впопыхах надев подвернувшуюся под руку одежду, трясся в транспорте, потом рыскал по переулкам, слепо отыскивая нужный дом конторы. Отстояв очередь, протягивал документы в окошечко.
«Да, все верно, — сказала безучастная женщина, — Три дня у вас. С сегодняшнего числа включительно».

Я вышел на вечереющую улицу.Что-то доделывать, срочно, куда-то ехать, предупредить… Голова шла кругом, мысли то внезапно путались, сбивая друг дружку, то вдруг замирали, как заевшая пластинка назойливо оставив мне неказистый обрывок бессмысленно-случайной фразы. Руки слегка тряслись. Я достал телефон, автоматически пролистывая список фамилий. Я был уверен, что нужно позвонить. Наверное, всем позвонить. Сказать. С кого-то надо начинать, щурясь, вчитывался в надписи на экране. «А», «Б»… «К»… «Ф», снова всё по кругу. «А», «Б»…

Вдруг я остановился,

и успокоение стало разливаться по моему телу — у меня ещё есть целых три дня. Я сунул телефон в карман и пошел по улице. Я шел по улице, медленно втягивая ноздрями воздух вечерней весны. Я смаковал этот запах, в нем было столько оттенков: сырое дерево, влажная пыль, сладковатая липкость первых почек, тонкий сигаретный дым, жар сковороды из чьей-то распахнутой форточки, аромат духов прошедшей тут когда-то незнакомки. Старый переулок смотрел на меня желтоватыми окнами, а я смотрел в них.

За каждым окном в комнатах были люди, они, наверное только вернулись с работы, их питомцы терлись им об ноги, прося ласки и корма. Их дети приветственно высовывали вихрастые головы из дверей своих комнат. Их мужья и жены привычно чмокали их в щеки, прижимаясь к родным телам. Говорящие головы в телевизорах рассказывали им о ненужных вещах. Я тихо шел и смотрел, как рыжеватый свет фонаря стекает по ветвям, как отсыревшее трещинки на асфальте опутывают мелкую лужицу, как деревянный набухший карниз отражается в ней.

Одной девушке тоже сказали, что она умрет через три дня. Точно сказали, не в шутку, не по предсказанию, а вот так же, когда уже точно просто осталось три дня. Она надела черное платье, такое широкое и легкое, которое может парить на ветру, и босиком пошла по улицам, фотографируя встречных людей. Они удивленно смотрели в объектив. Эти удивленные взгляды оставались на её кадрах, оставались для жизни, как ей казалось.

Я еду в троллейбусе, у меня нет фотоаппарата. Я просто смотрю на людей вокруг. Люди едут после рабочего дня домой. И каждый едет с уставшим, безразличным лицом и какой-то чудовищно несбыточной мыслью в глазах. И я почти слышу эту мысль, повторяемую на разные лады: «Надо бы это сделать… На выходных… В отпуске… После ужина… Когда-нибудь… Не сейчас же… На пенсии… Когда он первый скажет… После… Потом… Потом… «

У дверей стоит молодая женщина. Я подхожу и говорю ей: «Вы очень красивы. Я смотрел на вас сейчас, и мне было приятно. Я бы даже мог снять вас в своем фильме, но не сниму» — и дамочка дико глядит на меня и шарахается прочь. Я говорю: «Простите меня, если вас обидел» И выхожу во вкусный вечерний полумрак.

Я захожу в подъезд. Я делаю шаг на ступеньку и замираю, я вглядываюсь в нее, я на нее никогда не смотрел, я проходил её тысячи раз, десятки лет. Я не видел её. Я восхищенно поднимаюсь по лестнице, озираясь по сторонам. Оказывается мой подъезд такого странного цвета, оказывается, кусочки штукатурки, отскочившие от потолка, напоминают профиль какой-то зверушки. Я вставляю ключ в скважину двери. И останавливаюсь. Сколько раз я ещё буду это делать — единожды, от силы, дважды. Оказывается ключ чуть слышно скрипит, цепляясь за бороздки. Даже можно разобрать несколько нот. И я вхожу в свой дом, я ем бытие большими ложками, я вижу, слышу, чувствую тысячи деталей, которые не существовали до этого дня. До этих трех дней.

Все успеть доделать? Боже, какая же чушь могла придти мне в голову! Успеть? Представляете, звонок в дверь где-нибудь среди ночи, и я вламываюсь с текстом: «Собирайся, срочно, мне нужно успеть на тебе жениться, родить и воспитать детей, и умереть с тобой в один день! Давай-давай, что ты копаешься, у меня на всё про всё трое суток!» Конечно, всего не успею.

И я нажимаю кнопку набора. «Привет, слушай, помнишь ты просила, чтоб я тебе с компом помог, ну да, там, объяснить что-то надо было. Так вот я звоню сказать… В общем, я тебе не смогу помочь. Ну да, как бы отказываюсь. Не успеваю просто. Нет, никаких других причин. Просто не успеваю. Да, за этим и звоню. Хотя, нет не только. Послушай. Да нет, я говорю не успеваю…». Приходится нажимать повтор: «Прости… Я…- труба снова мерзко пищит в ухо, я опускаю руку, — да я и так больше не позвоню». Пальцами дотыкиваю СМСку: «Потому, что я тебя люблю». В ответ приходит что-то матерное. Я делаю круг по комнате.

Снова сажусь к столу. Следующее имя — кнопка набора. «Привет, слушай, помнишь мы с тобой собирались замутить, ну да, там идейка была, вы без меня её сделайте, а? Ну сами сможете же. Не, ну как хочешь. Ну без меня. Ну вот за этим и звонил. Да… я тебя люблю… Что?! Да нет, ты правильно услышал. Тебе-тебе. Ну ладно, это моя тема, не заморачивайся. Ага. Ну прости, если чо. Ну всё»

Следующее имя: «Здравствуйте. Добрый вам вечер. Если помните меня. Да, из Новосибирска. Да-да-да. Обещал вам прислать, но вот звоню сказать, что не смогу. Не успеваю. Нет, не уезжаю, но тут свои сложности. Ладно, помню, обнимаю, люблю вас… Да, даже так. Ну, вот, это вряд ли… Нет не обиделся, ну тут свои сложности. Простите»

И далее по списку. «Да, не смогу, прости. Прости, не смогу. Меня не будет на выходных. Не приду. Не привезу. Прости. Не перезвоню. И не надейся. Извини. Я понимаю, что ты в роуминге, но до следующей недели не подождет. Да, важно. Да, только это.» И почти физически вижу, как округляются глаза у собеседников на том конце линии: «….Любишь меня? Ну и я, в общем,… тебя… А ты… хорошо себя чувствуешь?» — «Да, я очень хорошо себя чувствую»

День второй

И как всегда находится такой человек, который понял всё. И он звонит с утра. Он говорит: «Я понял. Сколько тебе ещё?» Я говорю: «Вчера узнал, ещё два». А он говорит: «Ты в контору ездил, проверял?» Я говорю: «Да, был, всё точно». Он говорит: «Ну я тогда к тебе сегодня приеду». Я говорю: «Конечно приезжай. Я дома. Жду».

И как всегда находится такой человек, который как всегда ничего не понял и в своей наивной простоте начинает названивать с утра: «Слушай, ты чего-то меня вчера набирал, а я тебе потом не смог, у меня батарея севшая, блин, менять пора уже батарею, а тут Машка говорит, что ты куда-то типа уезжаешь, что ли, так ты это, слушай, у тебя диск был, помнишь, мы записывались, так может я его у тебя возьму пока ты не уехал?…» И я говорю: «Да, всяко, заезжай». И уже через час он красуется на моем пороге: «А я Машке говорю, что к тебе еду, так они сейчас тоже будут, и ещё эти тоже собирались — ну, молодежь…». И я его не могу дослушать, у меня вдруг в груди случается какой-то катаклизм, и начинают течь слезы внезапной глупой радости, и я стою, моргаю полными слез глазами и даже не пытаюсь что-то сказать в ответ, лишь жестами как-то умудряюсь отправить его, обалдевшего, в магазин.

И вот мы лежим на полу, вповалку, кто где, и вокруг стопками кассеты, коробки от дисков, старые бумажные программки и черновики, и какие-то мешочки с какими-то безумно вкусными крекерами. Мы смотрим в экран, так бережно и так по-детски увлеченно. И только периодически кто-то вдруг восхищенно восклицает: «Блин, а я этого не помню. А оказывается вон как было» И тут все наперебой начинают вспоминать: «Ну как, ты ещё потом сам рассказывал…» И кассета вкладывается в коробку, и я протягиваю её кому то, а он непонимающе смотрит: «А зачем? Она ж у тебя всю жизнь была? Мне её даже смотреть-то не на чем.» А я говорю: «Пусть у тебя побудет…» И он как-то стесняясь, кладет её в свою сумку, мол, ладно.

А потом мы идем в лес, и я чуть отстаю от компании, я на секунду останавливаюсь и смотрю им вслед. И они идут по залитой солнцем дороге, над чем-то смеясь, сквозь весну, и кто-то оглядывается в поисках меня, и я кричу: «Да-да, я тут, я с вами, идите-идите».

Телефон в кармане начинает пиликать. И я отвечаю: «Я не дома, я тут — неподалеку. Подходи знаешь куда, — и начинаю головой крутить по сторонам, чтобы описать географию, и тут меня осеняет, — на наше место, старое, помнишь, да-да. Ты же помнишь? Только тут, учти, дорога та ближняя наша заросла уже за десять лет, не, какой там „десять“, в общем, в обход надо — ну ты найдешь! Ну по дыму увидишь, там покричишь если чо!»

Миниатюрное стадо диких людей с криками снует среди стволов. Периодически какая-то из особей выламывается из кустов с охапкой дубья для растопки, тут же устремляясь следом за толпой единоплеменников.

Постепенно находятся бревнышки, рассевшиеся кружочком люди то и дело подскакивают и перебегают на противоположную сторону: «Дым-дым, я масла не ел!». За болтовней и беготней поспевает чай. Большую закопченную кружку под улюлюканье виртуозно снимают с огня двумя узловатыми березовыми палочками. Всей коммуной начинают дуть на мутноватую жидкость. Солнце мерцает в вершинах деревьев, запутываясь в полупрозрачных струях дыма.

А тот человек, ну тот, который один все понял, он подсаживается ко мне и тихо спрашивает: «А ты зачем всем вот так вчера по-дурацки звонил и обламывал всех?» И я также тихо отвечаю: «Понимаешь, вот через несколько дней вы соберетесь так же вот, вместе, и станете вспоминать обо мне, и представь, если б у каждого в душе остался повод для сетований, дескать, мы же с ним собирались сделать то-то и то то, а вот, теперь уже не сможем! Потому и звонил. Потому и отменил всё, чтоб не лежали мои обещания на ваших душах грузом. Как несвершенное.» Собеседник лукаво морщится и говорит: «Что-то ты загнул, однако…» И мы смотрим на костер, и я тихо добавляю: «Потому, что я вас люблю», а кто-то громогласно затягивает нелепейшую песню нашей далекой юности, безбожно перевирая слова под общий хохот, и бесхитростный припев уже завывается всею компанией.

И вечером второго дня я провожаю гостей до остановки. Мы смеемся и дурачимся, и наши вопли летят в синее вечернее небо. И подъезжает автобус, дорогие мне люди садятся в него и, выкрикивая что то, машут мне руками в створ дверей. И тут я понимаю, что мне не обязательно сейчас возвращаться домой, и назавтра с утра мне не надо куда-то вставать. И я влетаю вслед за ними в свет салона. И наше дружное «О-о-о!» заставляет автобус ехать быстрее по пустынной вечерней трассе.

Я сопровождаю до подъезда последних своих гостей. Мы обнимаемся, и как обычно вырывается: «Ну всё, пока, увидимся!» А я стою, улыбаюсь и мотаю в ответ головой: «Не увидимся». На мой жест никто не обращает внимания.

И я иду по городской ночной улице. И разноцветные огни повсюду плавно загораются и тают. Я смотрю на этот танец — автомобили, светофоры, рекламные боксы, витрины. И какая-то влюбленная парочка целуется, чуть ли не преграждая мне путь. И я подхожу и обнимаю их за плечи, говорю: «Дорогие мои, какие же вы молодцы!» Они опасливо смотрят на меня в четыре весенних глаза. «Единственное, что вы можете не успеть в жизни — это не успеть полюбить. Успевайте любить!» И их глаза обращаются ко мне уже как-то смущенно-счастливо. Мы знакомимся. Мы заходим в какую-то ночную кафешку и всю ночь я пью кофе и обалдеваю от его аромата. Я ем какие-то странные блюда, которые никогда не ел в жизни — не заказывал почему-то. И какая-то милая барышня сидит на соседнем диванчике. И с ней мы в это утро…

День третий

…смотрим, как просыпается город. И вот она держит меня за руку и чуть дрогнувшим голосом спрашивает: «Ну… ты позвонишь?» А я смотрю на нее и честно говорю: «Нет. Не позвоню. Не смогу. Прости. Спасибо тебе» — «Ну ладно тогда…» — и она юрко скрывается в переходе только что открывшегося метро.

Я иду по старой городской улице. И вспоминаю как шел здесь впервые Бог-весть сколько лет назад, тогда я, кажется, сбежал с пар и просто бродил по городу, убивая время. Она была другой. Сейчас то тут то там слепят меня мертвенным блеском квадраты еврофасадов. Но в глубине двориков по старым шероховатым стенам так же, как и тогда текут блики окон восходящего солнца. И старая церковь в конце улицы также начинает звонить к утрене.

Я делаю поклон и вхожу. Священник смотрит на мое счастливое лицо. Видно недоумевает и назидательно спрашивает: «Вы готовились к исповеди? Нужно было три дня готовиться» А я говорю: «Так вышло, что я к ней всю жизнь готовился». И священник всё понимает, уже ничего не говорит, лишь покрывает мне голову епитрахилью, после чуть слышно читает разрешение.

А потом я выхожу из храма, медленно спускаюсь по ступеням и перехожу на другую сторону дороги, встаю, облокотившись на перила ограды. Провожаю взглядом утреннюю электричку, прогрохотавшую мимо меня. Она, чуть раскачиваясь, переливается желтыми боками в глубине рва, зеленеющего первой весенней порослью.

И я набираю последний номер. Я говорю: «Слушай, не хочешь поехать со мной на мою родину, так сказать… ну, в общем, где мое детство прошло? На электричке. Я тебя сейчас на станции тут подожду. А?» И на том конце повисает пауза, и как-то скомкано выдавливаются попытки слов, мол, может не сегодня, ты давай, за несколько дней заранее позвони, и тогда съездим…

И я говорю: «Жаль. Ну, тогда счастливо тебе».

И иду в сторону платформы, петляя по нехитрым зигзагам виадука.

Рекомендую заглянуть:

• Как поехать в Таиланд: путеводитель
• Туристическая страховка за рубеж: какую страховую выбрать
• Как работать удалённо. Бесплатное пособие
• Кокосовое масло: применение