Тридцать восемь градусов ниже нуля

Июньский вечер. Небо набухшее, сдобное, горячее, будто каравай в печи. Будет гроза и ливень. Я лежу на диване с приступом головной боли. Боль пройдет только после дождя. Сегодня я нашла свой старый школьный дневник в неожиданном месте – на полке за книгами, «… ученицы 8 «А» класса Никитиной Насти». Я осторожно перебираю его пожелтевшие, хрупкие, словно сухие осенние листья страницы…

Сентябрь. Как тяжело после беззаботного лета снова сидеть за партами. Вот и моя первая двойка по физике. А мне нельзя, я ведь отличница с первого класса. Октябрь. Осенний бал. Интересно, Егор Кравченко из 10 «Б» пригласит меня танцевать или нет? Не пригласил. Подумаешь, он мне и не нравился вовсе. Ноябрь. Олимпиада по русскому языку  и литературе. И мое первое, заслуженное место. Декабрь. Контрольные, контрольные, контрольные – ну когда же уже Новый год!! Январь…

Январь. Бабушка тихонько включает радио, так, чтобы меня не разбудить. Но я уже не сплю. Прислушиваюсь изо всех сил, отменят сегодня школу или нет. Кажется, что мои барабанные перепонки вот-вот лопнут от усердия. Я бы конечно могла и не притворяться, что сплю, и, тогда бы бабушка включила радио громче, но так неинтересно, мне хочется улавливать, угадывать едва различимые, ускользающие, словно изумрудные ящерки, заветные слова. Это моя игра.

Я выбираю самое главное «тридцать восемь градусов» и «занятия во всех школах города отменяются». У меня моментально пропадает желание спать. Спать мне хочется только тогда, когда надо идти в школу. Я включаю зеленое бра над кроватью, достаю томик Бунина. В школьной программе восьмых классов Бунина нет, но Юра Воробьев из соседнего подъезда сказал мне на прошлой неделе: «Если человек аристократ, то он аристократ во всем. Вот, к примеру, Бунин». Я ответила: «Ну да, наверное». «Да ты Бунина не читала, а еще отличница называется!» – моментально уличил меня Юра. Сейчас я читаю «Жизнь Арсеньева», не из-за Юры, конечно, а из-за честолюбия. Ну, а еще, потому что про любовь.

Вот, например, жена Арсеньева говорит ему, то есть Арсеньеву, такие слова: «Я боюсь, что я для тебя становлюсь как воздух: жить без него нельзя, а его не замечаешь. Ты говоришь, что это и есть самая большая любовь». Я почему-то примеряю эти слова к себе и Юре Воробьеву и тут же досадую на себя. Юра худой, несуразный, с длиннющими руками и ногами, в очках и от него всегда пахнет потом. Мне не хочется, чтобы моя первая любовь выглядела, так как Юра, и я каждый раз уверяю себя, что он мне совсем не нравится. Я веду себя с ним, как сытая кошка с мышью: глумлюсь и фыркаю или просто игнорирую. Но стоит ему не оказаться дома, когда я у них в гостях, как у меня моментально падает настроение до отметки «досада и тоска». Нет, меня это не устраивает. Не хочу «любви-воздуха», или пусть уж тогда этот воздух неистово вращается, как во время торнадо. «Любовь-торнадо» – так, чтобы задыхаться, терять голову и лететь вверх тормашками. Вот, если бы певец В.Б. в меня влюбился!

Я вздыхаю, откладываю книгу, закрываю глаза. Мое сердце наполняется серебристой тихой грустью, неведомой никому, кроме меня.  Мечты влекут меня за собой в мое прекрасное будущее, где я непременно встречусь с В.Б.. И тихая грусть сменяется светлой наивной уверенностью. Я даже знаю, как произойдет наша встреча, она продумана мной сотни раз, до мельчайших подробностей.

Он собьет меня на своей машине, но так слегка, чтобы без переломов, потом возьмет на руки, отнесет в машину, отвезет в больницу, посмотрит в мои глаза и застынет в недоумении — как он раньше мог жить без меня! Этот сюжет я позаимствовала из одного мексиканского сериала. По-моему, более чем романтично, если без переломов, конечно. Мне четырнадцать, только в этом возрасте для человека нет ничего невозможного. Я открываю глаза, в которых  скачут дерзкие огоньки, но я, конечно, не вижу этого. Я счастлива.

Постепенно комната заполняется чадом. Бабушка печет блины. Бабушкины блины напоминают мне плетеные кружева. Это не блины, это шедевры.

­­­– А ты почему не спишь? – спрашивает бабушка.

– Не спится.

– Тридцать восемь градусов, не учатся сегодня. Смотри, как окна-то замерзли.

Окна небрежно разукрашены толстыми, какими-то могучими еловыми ветками. Я уютно ежусь под одеялом. Прокручиваю в голове предстоящий день. Он незатейлив, как настоящее счастье. Бабушка. Блины. Интересная книга. Юра. Мечты о В.Б.. Как будто солнечный ветер врывается в мою душу и начинает резвиться и играть с ней. Что-то светится и переливается во мне,  до ощущения сладостной ломоты в районе солнечного сплетения. Я называю это «Северным Сиянием»…

– Школьные сапоги не одевай, – наставляет меня бабушка, – как бы собака не порвала.

Я собираюсь к Воробьевым. У них живет лохматый пес, который каждый раз норовит меня укусить. Он не отходит от меня ни на шаг, наверное, я единственная во всем доме, кто боится его, и он самым наглым образом самоутверждается за мой счет.

– Тогда я надену твои «прощай молодость», – так я называю бабушкины войлочные полуботинки.

Я надеваю мамино мрачное шерстяное платье с глухим воротником, которое она носила, когда ей было четырнадцать. Бабушка говорит, что оно как раз подходит, чтобы «тереться» у Воробьевых. Войлочные «прощай молодость» и старая китайская шуба… Я смотрю на себя в зеркало и представляю, как сейчас своим видом развеселю Воробьевых и мне становиться смешно. Особенно обрадуется Юлька, а Юра выдаст что-нибудь такое, что мы просто покатимся со смеху.

Я вваливаюсь к Воробьевым вместе с колючим морозным воздухом. Неизменный запах грязи, пахнущей гнилыми арбузными корками, отчаянной кислотой бьет мне в нос. Я моментально погружаюсь в какую-то их особую атмосферу свободы внешней и внутренней, граничащую с тотальным хаосом. Причем хаосом особым, тонко организованным, почти гениальным. На улице дикие девяностые: половина района наркоманов, половина –  воров, а у них никогда не заперта дверь. Пол почему-то выкрашен в светло-нежную зеленую краску. Стены просто побелены и кое-где хранят на себе отпечатки грязных пальцев младшего поколения Воробьевых. Посредине комнаты стоит большой круглый стол, над ним большой пыльный зеленый абажур. И книги. Книги повсюду: пыльные, зачитанные, заляпанные, замусоленные – прекрасные. Книги – это их главный протест. Островок  слегка шизоидного, интеллигентного, образованнейшего декаданса против большой земли грубого меркантилизма, цинизма и невежества.

– Вы, гражданка, из какого монастыря будете? – спрашивает Юра, галантно помогая снять мне китайскую шубу и разглядывая мое платье. Сам он при этом облачен лишь в синие купальные плавки (у них дома всегда жарко).

Пес заперт на кухне, он скребет когтями дверь и подвывает – рвется выполнять свои обязанности.

Все семейство в сборе, за большим круглым столом, под зеленым пыльным абажуром. Идет чаепитие. Я со всеми здороваюсь. Дедушка очень статный, могучий, как древнерусский воевода, всегда задумчивый и молчаливый. Он любит ходить дома в семейных трусах и майке, демонстрируя полное презрение к условностям и мещанскому быту.  Когда-то он участвовал в Великой Отечественной войне, после войны преподавал историю в университете, а сейчас пишет мемуары и статьи в газету. Иногда мы просим его рассказать нам что-нибудь интересное, и он рассказывает нам удивительные истории.

Бабушка – пышная постаревшая еврейская женщина: крючковатый нос, усы, мясистые полированные колени. Глядя на нее, создается впечатление, что она вся состоит из взбитых подушек. Бабушка была учителем русского языка и литературы в школе, она  говорит «свёкла», а не «свекла», «щаве’ль», а не «ща’вель». Причем в каждом ее слове и интонации –  своеобразное кокетство и пикантная манерность. Однажды я позвонила Юльке в неподходящий момент – она была в туалете.  И у меня состоялся примерно следующий разговор с ее бабушкой.

– Здравствуйте, а Юля дома?

– Здравствуйте. Юля… Юля дома, но право, даже не знаю, как сказать, наверное, не сумею подобрать правильных слов. Юля занята интересным, нет, не так… сугубо интимным делом, связанным с физиологией человека.

Иногда мне кажется, что бабушка слегка заигралась в высшее общество.

Мама работает в школе учителем английского языка. Очки, грязная голова и сумки в двух руках – приблизительно так выглядит мама. Она постоянно кричит и дерется мокрым полотенцем. И, не смотря ни на что, любит свою жизнь. Никогда еще не встречала более бескорыстной любви.

Кроме Юльки и Юры в семействе Воробьевых есть еще двое младших детей: одиннадцатилетний Вовка и семилетний Димка. Все жизненные перипетии Вовка преодолевает кулаками, а Димка воплями. Не трудно догадаться, что в доме Воробьевых никогда не бывает скучно.

Я не знаю, чем занимались наши сверстники, но мы обожали играть в театр. Мы даже смастерили самый настоящий тяжелый занавес из старых красных шерстяных штор. Юра вбил гвозди в противоположные стены, привязал к ним веревку, а на веревку повесил наш занавес. Декорации мы строили из стульев, старых коробок, подушек – всего, что попадало нам под руку. Так как спектакли разыгрывались в основном по средневековым легендам, то костюмами нам с Юлькой служили тюлевые занавески и накидки для подушек.

– Во что сегодня будем играть? – спрашивает нетерпеливый  Вовка.

– Давайте в Робин Гуда, – предлагает младший Димка

– Нет, Робин Гуд уже надоел, надо придумать что-нибудь новенькое, – вздыхает меланхолично Юля.

– Ну, тогда у меня для вас есть новая история, – загадочно улыбается Юра.

– Правда? – я подпрыгиваю от нетерпения на своем стуле, – рассказывай скорей!!!

Юра достает свою старую потрепанную тетрадь, куда он записывает легенды и свои стихи, и начинает читать. У него глухой неоднородный, срывающийся голос и губы почти не шевелятся, когда он произносит слова, как у чревовещателя. Я сижу близко-близко к Юре и моя коленка касается его ноги.

– … и тогда злая фея сказала принцессе: «Хорошо, я отдам тебе принца, но сможешь ли ты удержать его в своих объятиях?». «Смогу», – тихо ответила принцесса. «Ну, что же, посмотрим», – зловеще рассмеялась фея. Не успела принцесса обнять принца, как он тут же превратился в лед, жгучий как огонь, но принцесса зажмурилась и не отпустила его. Злая фея злорадно усмехнулась, взмахнула своим жезлом и превратила принца в раскаленное железо. На глазах принцессы выступили слезы, но она только еще крепче обняла принца…

И все в таком духе.

– Нравится? – спрашивает Юра, когда заканчивает читать.

Мы все дружно киваем.

– Ну, тогда давайте распределять роли.

– Настя будет принцессой, а я принцем, – быстро соображает Вовка.

Меня, конечно, не очень устраивает такое распределение ролей. Нет, я согласна быть принцессой, но пусть принцем будет Юра. Но я молчу, чтобы никто ничего не подумал и просто равнодушно пожимаю плечами.

– Хорошо, – говорит Юра, – тогда я буду отцом принцессы, Юлька – злой феей-мачехой, а Дима ее помощником.

– Играйте без меня, – говорит Юля, и я замечаю, как дрожит ее нижняя губа.

– Это почему? – наступает Вовка.

– Не хочу и все.

– А я тебе сейчас сделаю сливу, и ты сразу захочешь, как миленькая, – Вовка встает и решительно приближается к Юльке.

– Только попробуй, – Юля снимает тапок.

– Никто никому не будет делать никаких слив, – спокойно, но твердо говорит Юра.

– Это почему? Ты, что ли не дашь, скелет на батарейках? – не унимается Вовка и неожиданно хватает Юльку за нос.

– А-а-а-а! – кричит Юлька.

Мы с Юрой пытаемся оттащить разъяренного Вовку.

– А-а-а-а! – пугается маленький Димка и вторит Юльке в унисон.

На крик врывается мама с мокрым полотенцем и начинает лупить всех без разбора. Попадает даже мне. Вовка отбивается, как может. Юлька с Димкой продолжают орать. Юра пытается всех утихомирить. По накалу страстей наша потасовка напоминает разгон демонстрантов. Тогда Юра делает гениальный стратегический ход. Он подхватывает маму на руки и начинает ее кружить. Все моментально успокаиваются. Первая из оцепенения выхожу я, так как мне досталось меньше всех и начинаю хохотать. Следом за мной – Вовка, который умеет быстро переключаться с одной ситуации на другую. Глядя на старшего брата, Димка, а потом и Юлька вперемешку со всхлипываньями. Мама тоже смеется и смешно стучит по Юре кулаками.

– Ну, все, – говорит подобревшая мама, – прошу всех в залу откушать чаю…

Мы дружно сидим за столом и уплетаем икру минтая таинственно-сомнительного происхождения с хрустящим душистым хлебом. Мне очень солено и очень вкусно. Иногда дедушка, не говоря никому ни слова, надевает свой рыжий плащ на искусственном меху и уходит в неизвестном направлении.  Неизменные результаты таких вылазок — свежий хлеб и нереальное количество банок икры минтая. Где он их добывал, для меня и по сей день остается тайной, покрытой мраком (хотя, конечно, имеются некоторые соображения на этот счет).

– Сережа, – обращается бабушка к деду, – а я ведь красивая была в молодости?

– Очень красивая.

– Расскажи про поэта Хафиза, как тогда, помнишь, когда ты делал мне предложение.

Мы знаем эту историю наизусть.  Но каждый раз слушаем ее с удовольствием.

– После взятия Шираза великий завоеватель Тимур, который, кстати, к тому же был писателем, велел привести поэта Хафиза, живущего в этом городе и славившегося на весь мусульманский мир. Хафиз написал много красивых стихотворений, но самым прекрасным было такое четверостишье:

Если эта прекрасная турчанка

Понесет в руках мое сердце,

За ее индийскую родинку

Я отдам и Самарканд и Бухару.

Тимур знал эти стихи. И, вот, взяв Шираз, он сел на ковре в центре площади среди моря жестокости и насилия: гулямы грабили дома, гнали пленных, насиловали женщин и резали последних сопротивлявшихся. Не обращая на это никакого внимания, Тимур приказал привести поэта Хафиза. К нему привели знаменитого стихотворца, который был одет в простой халат. И тогда завоеватель сказал поэту, намекая на его известное четверостишие: «О, несчастный! Я всю жизнь потратил для того, чтобы украсить и возвеличить два моих любимых города: Самарканд и Бухару, а ты за родинку какой-то продажной девки хочешь их отдать!» На что Хафиз ответил: «О, повелитель правоверных! Из-за  такой моей щедрости я и пребываю в такой бедности». Тимур рассмеялся и приказал дать Хафизу роскошный халат и отпустил его восвояси.

После чего дедушка берет бабушку за руку и, глядя ей в глаза, произносит еще раз:

Если эта прекрасная турчанка

Понесет в руках мое сердце,

За ее индийскую родинку

Я отдам и Самарканд и Бухару

– Я беден, как поэт Хафиз, но я сделаю тебя самой богатой женщиной на земле, ибо источник моей любви к тебе никогда не иссякнет. Ты согласна стать моей женой?

– Да, – отвечает бабушка и при этом очень женственно платочком проходится под глазами и слегка хмурит брови, между которыми каким-то чудесным образом устроилась самая настоящая индийская родинка.

Мне не только солено и вкусно, но еще очень-очень высоко. Я стараюсь не смотреть на Юру. Что-то хочет вырваться из моей груди и полететь. Такое состояние могли вызывать только Воробьевы. За их слегка инфантильно-пафосным антуражем скрывалось что-то, несомненно, более глубокое, истинное и благородное. Они умели одарять и окрылять этим каждого, кто приходил в их дом. Сейчас я понимаю, что тогда, в доме Воробьевых, я пряталась от душевной и моральной нищеты, которая слонялась по улицам девяностых, ошивалась в подъездах, топтала духовные ценности и присваивала материальные. Это были действительно богатые и щедрые люди…

Вечереет. Мороз спал и на улице идет нежный снег, наметая воздушные, будто сладкая вата, сугробы. Мне пора домой, скоро начнется наш любимый с бабушкой сериал, тот самый, откуда я позаимствовала сцену для встречи с В.Б.

– По закону ишаков прокати на пять шагов, – говорю я Юре, карабкаясь ему на спину. Юра легко подхватывает меня и бежит вниз по лестнице через ступеньку с невероятной скоростью. Я боюсь, что сейчас мы упадем и покатимся кубарем и поэтому визжу на весь подъезд. Собака старается не отставать от нас, лает, рычит и путается у Юры под ногами. Юля степенно идет вслед за нами. Она опять чем-то недовольна. Уже на улице Юлька отводит меня в сторонку и строгим голосом говорит:

– Хватит из моего брата вить веревки.

– Я не вью никакие веревки.

– Еще как вьешь. Он из-за тебя на что угодно уже готов. Мне кажется, если ты попросишь спрыгнуть его с крыши, он сделает это, не задумываясь.

– Ты просто ревнуешь и завидуешь, тебе тоже хочется, чтобы ради тебя прыгали с крыши.

– Глупости. Я не такая эгоистка, как ты.

– Ну, хватит дуться, – тереблю я Юльку за рукав (сегодня никто и ничто не может испортить мне настроение), – смотри, как красиво.

Над подъездом висит старый прожектор, и мы видим, как в его теплом свете искриться, и танцует снежная пыль.

– Мне кажется, что эта снежная пыль волшебная. Давай встанем под прожектор и загадаем желание.

– Я загадаю желание, чтобы Юра тебя разлюбил, – не унимается Юлька.

– А я… а я загадаю, чтобы он сегодня меня поцеловал. Вот так, – говорю я полным решимости и готовности голосом.

– Настя, – кричит Юра. Я поворачиваюсь на его голос, и в этот момент снежок летит мне прямо в лицо.

­– Вот он тебя и поцеловал, – смеется Юлька.

Снег моментально тает и мое лицо становиться мокрым. Я принимаю оскорбленный вид, разворачиваюсь и иду домой.

– Ты куда? Ты, что обиделась? – бежит за мной Юра.

Юра догоняет меня и робко касается моего плеча. Я резко поворачиваюсь к нему, хватаю за плечи и пытаюсь повалить в сугроб. После непродолжительной борьбы в сугробе оказываемся мы оба. Пес ликует, он прыгает вокруг нас, и во что бы то ни стало хочет стащить дедушкин валенок с Юркиной ноги. Земля вертится вокруг своей оси. В вечернем небе одна за другой, как на работу, выходят звезды, чтобы манить и бередить наши души. Где-то в стране Восходящего Солнца на больничной койке лежит наполовину парализованный Такэши Китано и, наверное, задает вопросы своим японским Богам. В Туманном Альбионе группа «Мумий Тролль» готовится стать легендой и собирать потные адреналиновые стадионы. Колян из шестого дома по кличке «Заноза» умирает от передозировки. У соседки тети Вали дочка вышла замуж за иностранца и уехала в Америку, и тетя Валя воет уже третий день. В.Б. тоже сейчас что-то делает. Интересно, что? А мы с Юрой лежим в сугробе близко-близко и отражаемся друг у друга в глазах. Я – в его, а он – в моих…

 

Я вышла замуж за положительного человека Сашу Попова. Он очень любит мыть полы, и  заставляет меня разуваться на лестничной площадке, чтобы не тащить грязь в дом. Наша квартира порой напоминает мне операционную. Я уже не мечтаю о В.Б., теперь все мои, простите, наши мечты  –  о новом холодильнике и зимней резине. Раньше я думала, что мечты уходят болезненно, а они, оказывается, уходят как-то незаметно, сами по себе.  Про таких как Саша говорят «за ним как за каменной стеной». И я, действительно, как за каменной стеной, и мне абсолютно не видно, что происходит за ее пределами. Мы с Сашей никогда не ругаемся и не спорим. Единственный предмет наших разногласий – суп с фрикадельками. Фрикаделька. Каким смешным кажется это слово, если его повторить несколько раз. Саша говорит, что это очень полезно и питательно. А я не переношу вареные овощи и мясо, по-моему, они не имеют ни жизни, ни вкуса. Я так прямо и заявляю ему об этом.

– А что, по-твоему, имеет вкус? – хочет поспорить Саша.

– Икра минтая.

– Фу, какая мерзость, это же соль и холестерин. Знаешь, моя прабабушка выжила во время Второй мировой войны только благодаря тому, что у нее была очень сильная и здоровая кровь, а все потому, что в детстве она правильно и полноценно питалась. И меня приучили к такой же пище.

– Я поздравляю тебя Саша. Если будет третья мировая война, ты непременно выживешь.

– А ты?

– А это имеет значение?

– Дура.

– Зануда. Хотя знаешь, никто никого не лучше и не хуже, просто мы пытаемся надеть крышку от французской супницы на походный котелок.

Эту фразу я почерпнула из одного ток-шоу.

– У меня есть подозрения, что котелок – это я, — вздыхает Саша…

Июньский вечер. Небо набухшее, сдобное, горячее, будто каравай в печи. Будет гроза и ливень. Я лежу на диване со старым школьным дневником в руках и приступом головной боли. Боль пройдет только после дождя. Саша моет пол, совершая почти виртуозные зигзагообразные движения мокрой тряпкой. Я наблюдаю за ним, и вместе с головной болью меня начинает терзать чувство, что так будет всегда и никогда не будет иначе. И я подозреваю, что такой образ жизни называется Небытие. Такое вялотекущее, хроническое Небытие, где не будет ни взлетов, ни падений, ни низменных страстей, ни высоких страданий, где будет только вечное Ничего. Я ощущаю себя как охотник Гракх, который ничего не знал о себе, и ничего не мог поделать ни со своей жизнью, ни со своей смертью. И Саша Попов здесь совершенно ни при чем.  Я встаю и иду в коридор. Мне лень наклониться взять туфли, выйти на лестничную площадку, снять домашние тапочки, надеть туфли и вернуть тапочки домой. Поэтому я иду прямо в тапочках. Саша Попов в недоумении высовывает голову в дверной проем и тихим, чересчур спокойным голосом спрашивает:

– Ты куда?

– На воздух.

– Почему ты в домашних тапочках? Ты притащишь на них комья грязи. Надень туфли.

Но я молча продолжаю свой путь. Я выхожу на улицу. Идет сильный теплый молодой дождь. И я иду прямо в его упругие объятия.

Саша Попов выскакивает на балкон и уже менее спокойным голосом просит вернуться меня домой:

– Вернись! Ты, что не видишь, какой идет дождь? Ты же промокнешь и заболеешь.

Я чувствую, как тапочки постепенно превращаются в две мокрые лужи. И я снимаю их и иду босиком по еще неостывшей земле.

– Ты что, с ума сошла?! – где-то надо мной надрывается уже почти потусторонний для меня голос Саши Попова. – Кругом шприцы, ты поранишь ногу и обязательно подхватишь что-нибудь.

– Я не заболею и ничего не подхвачу. Я приду домой, вымою за собой пол, а завтра обязательно приготовлю тебе суп с фрикадельками.  Может даже сегодня. Самый вкусный суп на свете. Не волнуйся, Саша Попов, пожалуйста, – я смотрю на него с какой-то вялой смиренной нежностью.

– Какой суп? Ты спятила, – предполагает Саша.

Я поворачиваю голову и вижу, что мне навстречу идет В.Б.. Может быть, Саша Попов прав, и я, действительно, спятила. В.Б. очень высокий, по телевизору мне он казался ниже. Он идет прямо, совсем не сутулясь, кажется, что он почти не касается земли, его взгляд устремлен вдаль, где есть что-то такое, что видит только он. Наверное, он видит свою музу. Он не машет своими чересчур длинными руками, они спокойно без суеты лишь слегка покачиваются в такт его величественному шествию. Он тоже почему-то идет босиком, и в руках у него нет ни туфель, ни хотя бы домашних тапочек.  Я иду к нему навстречу, ревностно пытаясь заслонить собой что-то такое, что видит только он.

– Привет, – говорю я, приближаясь почти вплотную.

У меня возникает острое желание прижаться к нему, обнять и никогда не отпускать, и пусть он превращается хоть в огонь, хоть в лед, хоть в Сашу Попова. В моей душе начинает играть и переливаться давно забытое Северное Сияние.

– Привет, – тихо улыбаясь, говорит мне он.

– Просто поразительно, Юра, как же ты похож на…, – я называю полное имя В.Б. – Почему я раньше не замечала…

Юра пожимает плечами, также тихо и ласково улыбаясь.

– А у меня сегодня сын родился.

Я чувствую, как сквозь мое Северное Сияние прошла безразличная пуля.

– Правда? Я очень рада за тебя, – говорю я деланным голосом, – а я уезжаю.

– Куда?

– В Москву, – беспечно вру я.

– Так это же здорово!

– Очень. А если я попаду под машину, ты будешь переживать?

– Ты не попадешь под машину. Я этого не допущу, даже на расстоянии.

Дождь все шел, но уже степенный и размеренный. Юра смотрел на меня очень серьезно и внимательно. Дождинки стекали по моему лицу, и ему могло показаться, что я плачу.

Рекомендую заглянуть:

• Туристическая страховка за рубеж: какую страховую выбрать
• Как работать удалённо. Бесплатное пособие
• Кокосовое масло: применение
• Что посмотреть на Пхукете: тайные места и достопримечательности
• Что привезти из Таиланда