Жизнь в деревне Большая радость. Фотоистория Геннадия Михеева

Сижу я сейчас на железной койке в интернате, что в селе Белбаж, пью вино, привезенное мною из райцентра — и пребываю в мучениях. То ли творческих, то ли просто боюсь, что сейчас вот кончится портвейн и наступит абсолютная тоска. «Интернат» — это маленькая изба, предназначенная для детишек, которые приезжают учиться в школу из маленьких деревенек. На выходные она пустеет, вот меня и поселили. До Большой Радости всего три километра, день провожу там, а ночую здесь. Удобно. Но тоскливо.

Холодно, но топить боюсь. Я вообще опасаюсь, как многие городские «чайники», пользоваться печью, так как боюсь угореть. Согреваюсь алкоголем. Полчаса назад в окно стучались какие-то парни, требовали закурить и дать попить водички. Именно требовали, а не просили… козлы белбажские! Я послал их на все веселые буквы. Он ещё пару раз постучали — но ушли. Все-таки страшновато одному, ведь не известно, что у этих «лесных братьев» на уме.

Искусство жить в Большой Радости

На печке отыскал книжку, у которой нет обложки и четверти страниц. Наверное, её употребляют на растопку. Автор — Пушкин. Как раньше шутили: «Чё-то про летчиков» — «Автор кто?» — «Черт его знает… называется «Ас Пушкин!» Читаю АСа. Вот ведь, блин, какую ненависть нам привили в школе к классике, что только сейчас начал впервые вчитываться в Пушкина! Система…

А ведь проза АСа Пушкина так примитивна! Такие банальные построения фраз, слова какие-то все простые. Как-то я слышал от одного типа ученого, что хитрость здесь в том, что мы давно говорим на языке Пушкина, но все же. Знаете… хорошо! Особенно — «Метель», «Станционный смотритель». Только на этих вещах хорошо понимаешь, что гениальное — это то, про которое всякий может сказать: «Да я сам этой мурни мог бы написать сколько хошь!» Вот, например:

…Я был тронут до глубины души, увидя знакомые и незнакомые лица — и дружески со всеми ими целуясь: мои потешные мальчики были уже мужиками, а сидевшие некогда на полу для посылок девчонки замужними бабами. Мужчины плакали. Женщинам я говорил без церемонии: «Как ты постарела» — и мне отвечали с чувством: «Как вы то, батюшка, подурнели…»

В окно опять сунулись две морды подвыпивших парней. Не нагулялись на дискотеке, хотят приключений. Чего ждать от таких? В своей практике деревенского обитания я следую одному правилу: с русским мужиком надо разговаривать строго, в приказном порядке. Только тогда он поймет. Если пытаться быть с мужиком на равных, он будет тобой «крутить».

По армии знаю: самыми хорошими и одновременно зверскими сержантами становились деревенские ребята. Они понимали, что такое власть и любили ей наслаждаться. И в том, что они не умели придерживаться во власти меры, было большое преимущество: армия любит «зверей». Отчего все это? Я думал об этом и пришел к выводу, что в деревне у нас до сих пор существует рабское мышление по типу: «я начальник — ты дурак». Вообще-то это — всеобщий принцип человеческого социума, но в более цивилизованных условиях этот принцип как-то маскируют. В общем, я опять крикнул на этих молодых придурков и они снова пропали. Надолго ли?

Позавчера, когда только сюда приехал, я попал на маленький праздник. У бывшей учительницы был юбилей, 75 лет и поздравить её приехали в Белбаж все её дети. Зовут её Анна Павловна Колесова и детей у нее много: десять.

Ещё издалека из их дома слышался веселый шум. Ясно было, что народу прибыло много. Тем не менее, меня приняли, накормили, напоили, а потом я сделал их общий снимок. Народу в кадр поместилось до фига, так как многие дети приехали со своими детьми. После этого они (точнее, мужская часть гостей) запели, как я понял, свою «фирменную»:

— …А, из родительского дома, ах, стало трудно выходить,

Мать заплачет, отец скажет: «Надо сына проводить.»

Ой, не заваривайте чаю. Заварите ромику,

Ох, трудно мальчику подняться, а из родного домика!..

Пели во дворе. Под гармошку. На мамин юбилей приехали девять из десяти детей. Внуков и не сосчитать… Шумно!.. А Анна Павловна сидит дома, под старинными часами, и вся-то она «светится». От счастья…

— Сегодня семьдесят пять лет со дня моего рождения. Господи, это ведь самый радостный для меня день! А как же: дети у меня, внуки, зятья… Двадцать внуков имею! А так у меня пять дочерей, пять сыновей, пять зятьев и пять снох. Внучке старшей двадцать шесть, а самому младшенькому — год. А проработала я всю жизнь учительницей. Сорок четыре года, и двадцать пять из них в Парамоновской школе. Ходила три километра туда — и три километра оттуда, вот это была романтика! Идешь полем зимой: солнышко, морозец… понимаете, какой-то это дух придает! Было такое, место, горка, «Крутенка» называлась. Я не могла там ходить пешком — и обязательно «дам стрекоча»! Бегом пятьсот метров, кипит вся кровь. А ученики видят, что я иду — уже выбегают навстречу. Это были самые лучшие годы моей жизни. В общем, мы полностью отдавали себя, работали столько с учеником, сколько он требовал. Да…

А потом ведь я ещё в Белбаж перешла и шесть лет работала пионервожатой. А уж тогда у меня было семеро детей! Я и ещё, быть может, работала, да меня перевели на класс. И я в девяносто третьем только ушла на пенсию. Я не могу привести ни одного примера, чтобы меня ученик ослушался. Я иду — со мной ученики и сейчас здороваются. Надо воспитывать своим примером-то… Муж у меня тоже был учителем. Это был географ любимый в районе, Василий Васильевич Колесов. А умер он десять лет, как.

…А летом полная изба внуков; ради них я и живу. Держу корову, теленка — все ради внуков. Вот, многие спрашивают, почему детей столь нарожала. Любовь, наверное, заставила. Любовь друг к другу… Мы не боялись трудностей. Родится ребенок, родились два, три, четыре — «экипаж на танк»! Дети-то какие были! Они водились друг с другом, родителем неприятности не доставляли. А оба мы были очень строгие, требовали порядка. А мысли от плода избавиться у нас никогда не водились. А зачем? Только одна мысль была: чтобы родился ребенок полноценный. Нам-то какая была разница: шесть детишек родилось, седьмой родился. Так до десяти и дошло. Все в люди вышли. Вот, первенец наш сидит, Колесов Виктор Васильевич. Инженер, работает в Горьком. Второй — Александр, после института в Кулебаках работает, в транспортной инспекции. Владимир живет в Северодвинске, кончил политехнический институт, работает на «Звездочке». Павел в погранвойсках, только вот он не приехал, наверное, из военного городка в Мурманской области трудно выбраться. Маша работает бухгалтером на автозаводе. Надя, шестой ребенок, работает в теплообменнике, делает что-то там по технике. Катя — она глава сельсовета. Коля — председатель колхоза «Борисоглеб» во Владимирской области. Лена тоже кончила наш сельхозинститут, работает экономистом в Гагино. Ну, и Татьяна: она кончила Горьковский пединститут, теперь воспитывает Илюшу, нашего двадцатого внука. Вот, все. Ой, какой пацан: настоящий Илья Муромец! Ручища у него — как тяпнет мне — «Да что ты, Илюша, пригвоздил прям!..»

…А вот эти часы — самая наша дорогая реликвия. Их прапрадедушка наш купил, Дмитрий Иванович. Купил молодым парнем, когда ему было восемнадцать годов. Ездил в Юрьевец, пилил дрова, денежки заработал — и купил себе часы. Они уже сто пятьдесят лет идут, не останавливались ни разу! Только гирю поднимай. Приходили из музея: «Продайте!» — «Да, вы что, это же наше самое дорогое!»

…И всегда у нас дома радость была. Я приду с работы — встречают, пляшут, поют… В школу приду — тоже радость. Работа ведь мне была не в тягость… А, когда я потеряла мужа, никому не показывала, что тяжело. Зачем это я буду? Я и сама поплачу где-нибудь, попереживаю. И детям все говорю: «Вы никогда свои неприятности не показывайте.» Вот, я так и живу…

…В общем, хорошо было. Даже когда мать провожала по очереди детей и почти непрерывно смахивала с лица слезы.

Я вспоминал, как подъезжал на рейсовом «ПАЗике» к Большой Радости. Мелькали дорожные указатели: Понурово, Горево, Содомово, Сермягино… «Боже мой, — крутились в голове мысли, кто же наградил, в общем то, симпатичные деревни такими именами? Какой здесь должна быть жизнь?..» Но вот, после указателя «Белбаж», вдруг замечаешь: «Радость»…

Вот, некоторые могут спросить, откуда журналист берет свои темы. Наверное, каждый по-разному, но Радость я, например просто нашел на топографической карте Нижегородской области. Вот и весь секрет (если таковой и имеется).

Итак, Большая Радость. Деревня в Ковернинском районе, в самом отдаленном его уголке. Бедная деревенька, но я бы не сказал, что заброшенная. Почти во всех здешних домах живут люди, что достаточно редко для русский селений подобного типа.

Стою у въезда в деревню со стороны Балбажа. Направо — указатель, налево — кладбище. Оно совсем-совсем маленькое, и среди веселеньких таких сосенок могилы едва заметны. Кажется, что живущие в Радости не умирают, как минимум, уже полвека. Живут себе — и живут… На деле все проще. Это кладбище было открыто во время войны, всего на несколько лет, так как не было лошадей, чтобы возить покойников в Белбаж, на нормальный погост. Но так было не только в Радости, а во всех деревнях.

Кроме Большой, была и Малая Радость, но в хрущевские времена, во времена пресловутого укрупнения колхозов её признали бесперспективной. Председатель сказал: «Свету не будет, будете лампы керосиновы жгать», и крестьяне переехали в Большую, многие — со своими домами. Не стало этой деревни, только кустарник один на её месте, но название в памяти людской сохранилось, и теперь местность, на удивление богатую грибами, по-прежнему зовут Малой Радостью.

Да.а-а-а… Передышку я получил в белбажской избе-интернате, пытаюсь вчитаться в «растопочную книжку АСа Пешкина:

…в самый день храмового праздника, когда весь народ шумно окружал увеселительное здание (кабаком в просторечии именуемое) или бродил по улицам, обнявшись между собою и громко воспевая песни… въехала в село плетеная крытая бричка, заложенная парою кляч едва живых…

Пушкин с его незаконченной «Историей села Горюхина» (очень он не любил заканчивать произведения, которые у него не ладились, но теперь мы почему-то об этом забыли) возник не случайно. Дело не только в жалком обрубке книжки на интернатовской печи. Во-первых, вы ещё не знаете первого названия Большой Радости: Горюшкино. Во-вторых, же… если вчитаться, замечаешь, что за прошедшие два столетия в жизни нашей русской деревни мало что изменилось (за исключением тракторов и «Богатых, которые плачут» в телевизоре). Слишком, даже до боли злободневно…

Итак, по одному из преданий, деревня звалась Горюшкино. 8 ноября, в Дмитриев день, деревня отмечала престол. Ну, гуляние, все остальное, а в это время по тракту, разрезающему деревню пополам, из Макарьева в Семенов едет какой то, то ли начальник, то ли барин. «Что ж вы такие веселые?» — «Дак, престол у нас!» — «А что за деревня?» — «Горюшкино, барин» — «Так, пускай с этой минуты оно Радостью будет называться!» Видно, тогда это делалось просто, так как науки топонимики ещё не выдумали, и с той поры Горюшкино действительно превратилось в Радость.

Есть и другая, более романтичная и одновременно свирепая версия. Согласно ей в Радости, стоящей на вышеуказанном тракте, кончался великий лес, в котором обитали свирепые разбойники. Купцы, успешно преодолевшие опасность считали сие великим счастьем — отсюда и Радость. Версия эта не выдерживает никакой критики, ибо великий лес в радости Вове не кончается, а только гуще становится, но право на жизнь все же имеет.

Как бы то ни было, Радость издавна славилась не гуляками и не бандитами, а «печекладами». По русской традиции в каждой деревне развивался свой промысел; в Радости не было перевода печникам. Они и сейчас есть, вот, только заказы по причине того, что в данной местности никто давно не строился, поубавились и печники до времени затаились.

…Основание Горюхина и первоначальное население оного покрыто мраком неизвестности. Темные предания гласят… что все жители оного были зажиточны, что оброк отсылали единожды в год и отсылали неведомо кому на нескольких возах. В то время все покупали дешево, а дорого продавали… Мы не должны обольщаться сею очаровательною картиною. Мысль о золотом веке сродни всем народам и доказывает только, что люди никогда не довольны настоящим…

С историей Радости все более-менее ясно. Начиналось все во времена церковного раскола, когда в глухие Керженские леса (исток знаменитой, описанной ещё Мельниковым-Печерским, реки Керженец находится всего в пяти километрах от Радости) от преследования властей в массовом порядке бежал простой православный люд. Леса были, как тогда говорили, «зверопаственны» (там якобы свободно паслись непуганые звери), и старообрядцы чувствовали здесь себя весьма вольготно. Над великим множеством раскольничьих скитов покровительствовали богатые купцы, а особенным авторитетом здесь почитался некий старец Иона, один из ближайших сподвижников опального протопопа Аввакума. Иона и Аввакум переписывались даже в то время, когда второй заживо сгнивал в подземном заточении в заполярном Пустозерске.

Но не подумайте, что обитатели Радости — потомки раскольников! Нет, здесь живут потомки… искоренителей раскольничества. Беглые «божьи люди» описываемую местность так и назвали: Бегложью. Последующие поколения переделали это название в «Белбаж», в этом виде название села, являющимся административным центром здешнего куста деревень, дошло до нашего времени.

При Петре I староверов стали «переводить в православие» и в Белбаже появился эмиссар Москвы Питирим, впоследствии ставший Нижегородским архиепископом. Основанный в 1708 году Троицкий монастырь являлся форпостом правоверной борьбы, и, судя по всему, она была успешной. Правда, исходя из документальных источников, монастырю постоянно требовалось множество крепких людей для охраны, как правило, из бывших стрельцов. Борьба с расколом, по всей видимости, закончилась тем, что сектанты ушли ещё глубже в «зверопаственны» леса, светское же население села Белбаж составили потомки стрельцов, смешавшиеся с остатками разгромленных ранее разинских банд. В одной книге 100-летней давности я нашел следующее замечание: «…подмонастырская слобода Троицкого Белбажского монастыря, ранее бывшая притоном раскольников, теперь состоит из одних православных».

Радость-Горюшкино, отстоящее от Белбажи на 3 километра, являлась так же одной из монастырских слобод. Монастырь до 1764 года являлся мужским, после чего, в результате непонятных событий, был преобразован в женский, в коем виде и просуществовал до 1928 года.

…Издревле Горюхино славилось своим плодородием и благорастворенным климатом. Рожь, овес, ячмень и гречиха родятся на тучных его нивах. Березовая роща и еловый лес снабжают обитателей деревами и валежником на построение и отопку жилищ. Нет недостатка в орехах, клюкве, бруснике и чернике. Грибы произрастают в необыкновенном количестве; сжаренные в сметане представляют приятную, хотя и нездоровую пищу….

Пятьдесят дворов, около ста десяти жителей, больше двух третей из которых пенсионеры, — вот нынешнее население Большой Радости. В Белбаже — правление колхоза, одно из отделений которого разместилось в Радости. Колхоз носит название «Новый путь». Между прочим, гениальное название, так как подходит к любой власти и к любому изменению аграрной и прочей политики царства-государства. К сожалению, имя колхозу не помогло: хозяйство медленно, но верно клонится к упадку. Видимо, каждый новый путь «верный путь» оказывался на поверку неверным. Да и название колхоза крестьяне почему-то переиначили по-своему: «Новый плут». Председатели теперь меняются часто. Следующий, Федор Петрович Потехин, «приступил к исполнению» только по весне. Пришел с должности колхозного агронома, всю подноготную знает, в том числе и поговорку про «нового плута», но как он сам заметил, «другого выхода не было».

Мы встретились на овсяном поле, невдалеке от Радости. Его дожинали все четыре колхозных комбайна (на следующий день два из них сломались). Общее положение «Нового пути» председатель оценил кратко: «Щас живем только на себя…» По всей видимости, то, что колхоз соберет, уйдет по весне снова в землю. Что касается животноводства, то сейчас осталось только 300 голов скота, из них 200 коров (100 из них на Радостной ферме) и 100 телят. То, что происходит в последнее время, не иначе как «обвалом» не назовешь, да и новый председатель был фактически поставлен на должность районным начальством только из-за того, что больше никто не хотел. Как в старом фильме «Никто не хотел умирать». Я пытался поговорить об этом с одним старым жителем Радости, который был председателем в лучшие времена, Иваном Васильевичем Догадовым.

По пути к Догадову, в начале деревни, я натолкнулся на крест. Странно: такие положено ставить на могилах, а этот — у дорожной обочины, и прямо на деревенской улице… Табличка, привинченная к кресту, сообщала: «Платова Анастасия Викторовна. 13.6.81 — 17.9.94» Я поспешил дальше, но позже специально зашел в соседний с крестом дом и узнал одну трагическую, с оттенком мистики, историю. С прицепа, перевозящего солому, упала девочка. Разбилась насмерть. В Радости, где подобных событий издревле не случалось, воспринято это было с первобытным ужасом. Вроде бы, упала и упала — всякое ведь случается — тем более что не из Радости девочка была, а из Белбажи. Но дурное предзнаменование оправдало себя.

Если до 94-го колхоз по инерции ещё жил нормально, закалка крестьян позволяла, то с 95-го начался коллапс. Повесился, кстати, отчим несчастной девочки Насти (он был за рулем злополучного трактора). Последовал целый ряд непонятных событий, в частности, один мужик вполне мог избить до полусмерти другого за право обладания косяком от ворот колхозной конюшни (число коней сократили до одного и конюшню потихонечку растаскивали). Нет, лучше уж промолчу… всякое бывало, да не о всем сказать можно.

Иван Догадов председательствовал с 65-го по 74-й годы. А до того он был инструктором райкома при МТС в девичьем монастыре (в Белбажском монастыре до сих пор колхозные мастерские). А до того пастухом и счетоводом в колхозе «Красный пахарь», который существовал в Большой Радости до хрущевского укрупнения (в Малой радости был свой колхоз — «Им. тов. Ленина»). Мог бы ещё попредседательствовать, но…

— Если честно, сняли меня. За употребление спиртными напитками.

— А сейчас — как с этим?

— Сейчас — нет…

— Ну, а почему — тогда?

— Ой, трудно себя понять…

— Что же теперь с колхозом случилось?

— Ещё по девяносто третий год я работал главным агрономом в колхозе нашем. А резкое уменьшение поголовья, сокращение площадей пошло с девяносто пятого. Я много об этом думал… и пришел к такому вот выводу: где-то лет пять назад государство полностью сориентировалось на завоз. На импорт. Наверное, кому-то выгодно это было…

— Чем же сейчас живет народ в Радости?

— Грибами, клюквой. Заготавливают, продают. Лес, в общем, спасает.

— И так до самого конца? Делать-то что?

— Под нами здесь открыли громадные залежи каменной соли. Разработки соляные могут здесь жизнь оживить. Но… ничего этого не будет. Огромные средства надо — а их нету… а больше ничего я не вижу.

Много знает Иван Васильевич, да не о многом желает со мной поделиться. Конечно, «Новый путь» не в самом лучшем положении: ведь это самое удаленное хозяйство района и земля здесь на удивление скудная. Народ помнит, правда, как на этом суглинке собирали по сорок центнер ржи, но эти воспоминания скорее относятся уже к разряду мифологии. Хозяйствовать на такой земле с выгодой теперь представляется неразрешимой задачей.

…все вообще склонны к чувственному наслаждению пиянства… При возвращении с кладбища начинался тризна в честь покойника, и родственники, и друзья бывали пьяны два, три дня или даже целую неделю, смотря по усердию и привязанности к его памяти…

Пустынная дорога между Белбажью и Радостью. Морозные, тихие сумерки. Мужик, идущий мне навстречу, выписывает недвусмысленные «синусоиды». Ну, думаю, сейчас этот пьянчуга «докопается»… а в сторону уже не свернешь: неудобно как-то. Иду себе вперед, типа не вижу ничего вокруг. Не пронесло: «Эй, ты. Ну-ка, иди сюда».

Конечно, не подхожу. Неловкое молчание. Он сам идет. Стараюсь держаться достойно, хотя, с каждым шагом преимущество его в росте все ощутимее. Глубокий баритон, сопровождаемый свежим перегаром:

— Ты кто таков? Почему не знаю?

— Да так, считай, путник.

— Путник? А фамилия твоя какая?

— Веленурин.

— Не знаю такой. Но все равно, путник… счастливой тебе дороги! Пусть светлым будет твой путь.

Он протянул мне руку. Она оказалась удивительно холодной. В глаза друг другу мы так и не посмотрели. И разошлись каждый в свою сторону. Шагов через пятьдесят я оглянулся, но в сумерках его долговязую его фигуру уже было не разглядеть. Потом он запел, во весь свой прожженный баритон. Слова не были понятны. Через несколько минут и голос уже был едва слышен. Я приближался к Белбажи, он — к своей большой Радости.

Кто-то мне говорил, что ночами по деревням ещё бродит призрак коммунизма…

…основанием оной была следующая аксиома: Чем мужик богаче, тем он избалованнее, чем беднее, тем смирнее. Вследствие всего… старался о смирности вотчины, как о главной крестьянской добродетели.

По логике вещей, деревню, в которой подавляющее население составляют старики, и должен представлять старик. Тем более, повод подходящий: пожилые (да и не только) как раз дружно «пасутся» в поле. Занятие, которому они себя в этот день посвятили, по правде сказать, не слишком благородное, и даже подлое. В общем, жители Радости уже несколько дней в колхозном поле подбирают картошку, оставшуюся после того, как колхоз уже её убрал. «Вот так и живем, небаско» — метко заметила одна из пожилых уборщиц недобранного урожая. Некоторые ползали на коленях, вроде, так сподручнее, но со стороны это выглядело ещё более унизительно.

С поля я ушел не в лучшем настроении. На другом поле трудился конь Филька, 23 лет от роду. На нем пахал дядя Леша, бывший колхозный конюх, который был уже стар, когда принимал роды у Филькиной матери, когда она жеребилась Филькой. Ну, хоть в чем-то жителям Радости повезло: колхозный конь очень даже помогает в нелегких крестьянских буднях. А живет то, как король! Один, на всю конюшню. Растащенную, только…

У одного из домов стоит два трактора. Один, полуразобранный, другой, вроде бы, на ходу. В моторе копается парень, а под его ногами мешается крохотная девчушка, как потом выяснилось, племянница Аня. А парня зовут Николаем Веселковым. В трактористы он пошел сразу после школы, вот, на той старой «Беларуси» он проработал семь лет, а потом из двух тракторов собрал вот этот. Конечно, копотни с ним много, но «старичок» на ходу, трудится исправно. «А не хотите ли, между прочим, чайку попить!» Да, разве откажешь этому простому парню с застенчиво опущенной головой? Да пусть он со своей, ещё преисполненной надежд, «молодежной колокольни», расскажет про «радостную» жизнь (В Радости, между прочим, меня приглашали на чай в каждом втором доме.)

Коля заранее извинился, что «чайный» чай давненько закончился, но мама, Валентина Сергеевна, заваривает чай из черноплодки. Он ещё полезнее. Не знаю, насколько полезнее, но бесплатнее — это точно.

— Николай, а как у вас с зарплатой в колхозе?

— Да, в общем то, никак. Дадут, время от времени пятьсот, тысячу. Изредка.

— Чем же вы живете?

— А чем? Пенсионеров много… Отработаешь день, съездишь к кому из пенсионеров — вот тебе и деньги. Конечно, кто-то на вино их тратит, а я к алкоголю равнодушен. Хотя, часто на работе мужики пьют: «Давай, с нами!» А мне зачем? Времени-то нет, с хозяйством все время управляться надо. То дрова, то ещё чего. Грибы у нас принимают: частники, перекупщики. За лисички сначала по шестьдесят рублей платили, потом, правда, по двадцать стали. Чего-то обнаглели, что ли? Клюква в этом году хорошая уродилась. Собирай — не хочу.

— А почему у вас колхоз так зовут: «Новый плут». Вроде, теперь председатель ничего…

— Да, их сколько поменялось, председателей? А толку-то… Народ как-то изменился, никто никому не верит. Никому…

— Сколько сейчас в Радости молодых?

— Дак, немного. Человек пять, что ли. Да, пьют все. Напьются, валяются. Заработка-то стабильного нет.

— Николай, ну, вот скажите: все-таки название у вашей деревни такое, как бы счастливое. Может, хоть от этого у вас жизнь получше, чем в том же Гореве, к примеру?

— И в Гореве, и в Сермягине — так же живут. Да, бывает у нас, такое: вечером выйдешь, — мужики поют. Вот, Василий Платов, если выпьет, может до утра с гармонью петь. А трезвый — не поет. Я вот в соседнем районе бывал. Там другие люди, «в себе», если так можно сказать.

Угрюмые, что ли. Мне говорят: «Давай, в Городец приезжай!» Да, нет. Мне здесь хорошо. У нас много уехало. Особенно проблема с невестами: девчонки, как учится уезжают, так и с концами. А мне в Радости лучше. Уйдешь в лес, там тишина… Да, ещё живу надеждой, что соль здесь будут разрабатывать. Может, все оживет…

Эх, Коля, Коля, да ничего у вас здесь с солью не будут делать, она по нынешним временам золотой выйдет. Так же, как и с сельским хозяйством: может, и будет все хорошо, однако, когда мы сами стариками станем. И боюсь я, что мы, как родители наши, будем мороженую картошку в поле собирать. Как… не скажу, как кто. Чего соль-то на рану сыпать…

Жаль, что такой парень невесты не нашел. Есть наверняка толковые и хозяйственные, но они умные и не хотят жить в этой Радости. Будем считать, тебе не везет. Пока. На сказочного Иванушку-дурачка ты не похож, на Емелю — тем более. Значит, получается, ты вовсе не сказочный персонаж, а скромный герой из жизни. Что из этого следует? А то, что манна небесная не упадет на тебя — сто процентов. По крайней мере, в этой жизни.

…Мужчины женивались обыкновенно на 13-м году на девицах 20-летних. Жены били своих мужей в течение четырех или пяти лет. После чего мужья уже начинали бить жен; и таким образом оба пола имели свое время власти, и равновесие было соблюдено…

…Кругом утренняя тишь, которую, наверное, можно найти лишь в настоящей глубинке. Или на кладбище. Влажный холодный воздух над речкой кажется таким упругим, что кажется, ни один звук не способен через него прорваться. «Все вымерло» — так, кажется, описывается это состояние. По заливному лугу, рассекая высокие травы, как по океану, бесшумно проносится коровье стадо.

И вдруг, прямо на меня, из-за лопухов на проселок выныривает человечек в широких штанах, в телогрейке, в громадных сапогах и с палкой. Мы пугаемся одновременно, так как столкнулись почти нос к носу, но после секундного замешательства понимаю: пастушок. Только при внимательном рассмотрении догадываюсь (по шикарным черным волосам), что это девушка, причем, восточной наружности.

— Ой, дяденька… вы чего?

— Так. Гуляю. — В деревнях уже не тот, испуганный народ, видят они всякое, в том числе и к праздношатающимся чудакам вроде меня привыкли, а потому не боюсь говорить правду. — А вы, я смотрю, и сама не местная?

— Я с Азербайджана, из города Сумгаита. Но мы там давно не живем, бежали, когда война была. А вы?

Я рассказал. И она рассказала. Выяснилось, что их большая армянская семья жила в деревне Радость несколько лет, Карина училась в местной школе, и считает семя местной, но семья сейчас переехала, а она, 15-летняя, осталась. Сейчас вот устроилась в колхоз пастухом, вообще-то их, пастухов, двое, но напарник сейчас дома, радикулит его замучил и утром на смог встать. Одной со стадом в 100 голов управляться трудно, но деньги как-то надо зарабатывать, если эти жалкие гроши и деньгами-то можно назвать.

— А где же вы сейчас живете, Карина, если ваша семья уехала?

— Дак, у напарника. Виктора.

— Получается, вы… муж и жена?

— Да. Меня родители отговаривали, били даже, считали, что нечего мне с мужиком жить, которому за сорок, да ещё и разведенным. Тем более, он и тогда пастухом был, нищим. В общем… прокляли они меня.

— Однако, разница в возрасте у вас большая. Неужто помоложе женихов нет?

— Ну, и что? А вдруг у нас… любовь? — Она смотрела мне прямо в глаза абсолютно искренне, как умеют смотреть лишь дети. По сути, передо мной действительно стоял ребенок. Она и заговорила со мной, возможно, только из ребячьего любопытства.

— Вам ведь, наверное, учиться надо. Неужели вы всю жизнь собрались в пастушках ходить?

— Нет, конечно. Я буду учиться. Потом.

— Потом в жизни не бывает. Пойдут у вас детишки, хозяйство затянет, а ведь без образования — куда сейчас?

— Ну и пусть, — она немного обиделась, даже губу прикусила, — и что все в мою жизнь лезут? В своей разобраться не могут, а все… Вот вы верите в любовь?

— Честно? Иногда — да, иногда — нет…

— Эх, вы… Что вы всегда так? Усложняете…

Она, засунув два пальца в рот, пронзительно свистнула, и, попрощавшись, вновь исчезла в лопухах.

А я представил её «гражданского мужа», годящегося ей в отцы, наверное, сейчас лежащего на печи и стонущего от болей в спине. В Радости мне рассказали, что живут они в старенькой избушке, в грязи, он частенько выпивает, и вообще, бегство Карины из семьи к пастуху сопровождалось вселенским скандалом и мордобоем. Но живут они тихо и вообще стараются поменьше общаться с деревенскими, а потому неизвестно, что у них там на самом деле происходит.

Именно поэтому из этических соображений имена пастушки и пастуха я, вопреки правилу, поменял.

…У оборванной книжицы сохранились примечания. В комментарии к «Истории села Горюхина» я нашел пушкинскую ремарку, точнее, фрагмент из плана этой незавершенной повести (спасибо недремлющей армии пушкинистов!):

Была богатая вольная деревня

Обеднела от тиранства

Поправилась от строгости

Пришла в упадок от нерадения — …

© Генадий Михеев. Сайт автора: genamikheev.narod2.ru