Мир на антресолях

Я сижу в Интернете, ищу работу. Периодически отрываю взгляд от компьютера, смотрю на стену и пытаюсь что-то вспомнить. Обои на стене новые, густо-красные с золотом. Большие, на вид сдобные, как бабий зад вазы с золотыми прожилками. Моя жена утверждает, что это — «Викторианский стиль». Жена торгует на базаре китайскими обоями. По её словам, у нее можно приобрести обои всех стилей и направлений от «Древнеегипетского» до «Хай-тека». И если кто-нибудь из покупателей высказывает сомнение на этот счет, жена вступает с ним в горячую полемику.

Я поражаюсь красноречию и словарному запасу моей жены, который пополняется только за счет сериалов. Я читаю запоями с шести лет, но, когда мне приходится отстаивать свою точку зрения, я начинаю запинаться, заикаться, забывать слова, терять мысль, одним словом становлюсь похожим на идиота, что каждый раз оставляет в моей душе тоскливый, какой-то кислый осадок. Поэтому, я стараюсь не иметь своих точек зрения. И в каждом разговоре придерживаюсь взглядов собеседника. Со мной очень легко общаться и очень неинтересно.

Мне сорок шесть лет. Я худ, вял и интеллигентен и при этом похож на постаревшего «битника». Мое основное занятие в жизни заключается в поиске работы, в которой бы могла полностью раскрыться моя личность. За последние десять лет я сменил больше работ, чем Горький или Куприн. Я работал даже лесничим. Если я когда-нибудь прославлюсь, мне будут ставить это в заслугу. И жена под влиянием общественного мнения станет считать меня неординарной и выдающейся личностью. А пока, у нас в доме считается, что я просто несерьезный и безответственный человек, который сидит на шее у своей жены. Когда же все это началось? Я смотрю на обои и мучительно пытаюсь, что-то вспомнить или понять.

Беспризорные 1990-е. Я работаю в фирме, главным бухгалтером. У меня, как и у всех нормальных людей, в те годы есть возможность воровать, но я этого не делаю. При этом веду двойную бухгалтерию и иногда получаю за это премиальные. Я брезгую своей работой и своими премиальными. Я похож на аристократа, которому приходится ехать в вонючем вагоне третьего класса.

Мой дед тоже был главным бухгалтером. Он работал на текстильной фабрике. Однажды у него не сошелся баланс. Не хватало одной копейки. Он считал трое суток, не ел и не спал, пока все-таки не нашел эту злосчастную копейку. Умер он в пересылочной тюрьме в 1941 году. Его репрессировали за анекдот. Фобии одного человека были важнее таких качеств как честность, ответственность или высокий профессионализм.

Я, кажется, отвлекся. Так вот, я работаю главным бухгалтером. Людям не выплачивают зарплату месяцами. В Истории Древнего Мира есть такое понятие «натуральный обмен», по-современному «бартер». Все выживали за счет бартера, как до нашей эры.

— У меня муж вчера притащил вместо зарплаты десять кило свежемороженой селедки. Что мне с ней делать?

— Солить.

За чаем на работе я как-то предложил:

— А давайте устроим демонстрацию. Смастерим транспаранты и пройдем по главной улице, с требованиями выплатить зарплату.

Предложение мое было праздным, так, скорее, для красного словца, но на другой день меня почему-то вызвал к себе начальник. Начальник был грузный и красный, я его не боялся.

— Это что же получается, Пал Степаныч, саботаж? — громовым голосом начал начальник, — уж от кого-кого, а от тебя никак не ожидал, или обидел тебя чем?

— Вы о чем, Виктор Петрович? — начал я по обыкновению мямлить.

— Ты мне не юли, я все про тебя знаю и про демонстрацию и про транспаранты. В общем, так, вожди пролетариата мне здесь не нужны. Пиши по собственному желанию.

Я посмотрел на него внимательно, он тяжело сопел и имел устрашающий вид, именно устрашающий, а не страшный.

— Вы серьезно.

— А ты, что думал, со мной этот номер не пройдет.

Мне вдруг показалось, что я нахожусь в сумасшедшем доме, где грань между реальным и фантастическим почти призрачна и неуловима, как лунная дорожка.

Я мог бы начать спорить и доказывать, но вдруг на меня накатил мой обычный приступ вялости и равнодушия. Я только сумел выдавить какую-то отвлеченную фразу, неизвестно с какой целью и кому адресованную:

— У нас же демократия.

— У нас капитализм.

— А когда это закончится? — зачем-то спросил я абсолютно безжизненным голосом.

Начальник честно задумался.

— Не знаю. Мне и так хорошо.

— Меня уволили, — сообщил я жене.

— За что? — жена приняла грозный вид.

— За идею.

— Лучше бы за хищение имущества. Учти, кормить я тебя не собираюсь, будешь питаться идейно или духовно, как тебе больше нравится.

— Мне больше нравится борщ. Но это как всегда просто мысли вслух.

Когда-то очень давно моя жена была красивой, по крайней мере, мне так казалось. У нее был лазурный взгляд, волосы цвета пшеницы и мягкое тело, от которого исходили флюиды любви и нежности. Я тонул в этих флюидах и захлебывался страстью. Я был уверен, что мы сможем противостоять времени. Сейчас я смотрю и вижу перед собой толстую, вечно недовольную тетку, и у меня создается впечатление, что это какая-то дальняя родственница, с которой я вынужден жить под одной крышей, в силу непонятных ни мне, ни ей обстоятельств. Как нерационально устроена жизнь, она выплевывает людей в одиночество гораздо раньше срока.

Мне сорок шесть лет. Я женат, имею взрослую дочь, двухкомнатную квартиру в тихом районе, «Жигули» и дачу в пять соток. И при этом, я все ещё ищу себя, значит, жизнь меня пока не дожевала.

Я отрываю взгляд от компьютера, смотрю на стену и вдруг все понимаю. Карта. Политическая карта мира. Когда-то в детстве у меня была мечта — вырасти и отправиться в кругосветное плавание. Я вырос, но в кругосветное плавание так и не отправился. Все, что у меня осталось от моей мечты, это большая политическая карта, похожая на лоскутное одеяло. Она висела на стене, именно на этой стене. Каждое утро просыпаясь, я видел перед собой весь мир. Но видимо, жена подумала, что моя карта не вписывается в Викторианский стиль, и сняла её. Я врываюсь на кухню к жене и ору:

— Где карта, где карта, я тебя спрашиваю!

Жена начинает часто моргать своими выцветшими лазурными глазами.

— Ты, что, совсем дурак? На антресолях она. Псих ненормальный.

Я бегу в зал, роняя на своем пути табуретку, лезу на антресоли, достаю карту, раскладываю её на полу, нежно разглаживаю и плачу. Плачу впервые за сорок лет, как ребенок. Кто-то мягко дотрагивается до моего плеча.

— Я борщ сварила, твой любимый, со щавелем. Будешь?

(c) июль 2008. Использование материала (в т.ч. частичное) без письменного согласия автора не допускается.