Лальск. Город, которого нет

…Глядя на эту вещь, я вспомнил, что такую же совсем недавно в совершенно другом конце России владелец антикварной лавки мне предлагал за совершенно непомерную сумму: 20000 рублей. Нет, эта музыкальная машинка немного другая. Та была пообшарпанней, и не так богато инкрустирована; но в придачу к той давалось семь «барабанов» с разными мелодиями. А в этой «барабан» только один — зато поворотом рычажка он умеет извлечь из волшебного ящичка целых девять мелодий! Да таких, что, закрыв глаза, легко представить, что исполняют их одновременно на ксилофоне, гармонике и мандолине.

На передней стенке машинки замечаю выгравированную табличку: «Дар музею Павлушковой Екатерины Степановны, бывшей учительницы поселка Лальск». Первый порыв — познакомится с этой женщиной, но…

— Умерла. Два года назад. — будто прочитав мои мысли, коротко пояснила Лена.

Я, кстати, долго не мог поверить в то, что Елена Симахина — директор Лальского историко-краеведческого музея. Она больше походит на начинающего экскурсовода, который еще не научился механически (как та музыкальная машинка) передавать информацию посетителям, умело отметая провокационные вопросы. Лена искренна во всем. Не скрыла она от меня и то, что Екатерины Степановны оказался скорее исключением из правила. Конечно, абсолютное большинство пытаются заработать на вещах, которые, может быть, сто лет провалялись на их чердаках. Большинство из экспонатов приобретено за деньги (буквально четверть часа назад мальчишка притащил устройство для ломки сахара; он задал только один вопрос: «Сколько?», на что пацану резонно заметили, что все равно он выбросит вещь, и он обиженно удалился).

Денег, естественно, у музея мало. Мягко говоря. И это, несмотря на то, что уже десять лет он носит статус государственного. Снова начались задержки и без того нищенской зарплаты. Несколько лет назад, когда содержания не давали больше полугода, Лена пыталась работать по специальности, полученной в институте: инженером по лесу. В лесхозе люди живут хорошо. А в нынешние времена — даже «жируют». Приехали они в первый раз на делянку с лесничим. Посмотрели, походили, и вдруг… Лена села на пенек — и слезы у нее потекли из глаз. Мужики к ней: «Ты чего, Аленушка?» — «Ну, как… вы тут сидите на деньгах — а кругом все нищие…» В общем, ушла Елена из лесхоза…

После осмотра музея, мы поднялись на колокольню. Много позже я узнал, что Лена жутко боится высоты. Но тогда мы карабкались по узкому коридорчику и шатким лестницам вместе, и спутница моя ни разу не раскрыла своего страха. Отсюда виден весь Лальск. Да он, в сущности, и невелик: населения в поселке около 2,5 тысяч. Его существование в качестве уездного города ограничивается всего 16 годами — между 1780 и 1786 г. Тогда, по некоторым сведениям, по денежному обороту Лальск входил в восьмерку самых богатых русских городов и именно в XVIII веке город украсили семь великолепных белокаменных храмов (а, включая окрестности, их было двадцать).

Лальский купец Иван Саватеев трижды по государеву указу водил караваны через Сибирь в Китай. В 1710 году, к примеру, он привез деньгами и товарами чистой прибыли на 223550 рублей, что составило 1/14 часть всего государственного дохода России за этот год. Купцы Афанасий Чебаевский и Николай Попов в 1758 и в 1764 годах снаряжали корабли для «морских вояжей», в результате которых были познаны неизвестные берега Камчатского и Аляскинского побережья и открыты многие острова Алеутской гряды.

Торговый характер города формировался с XVI века. Устюжская летопись повествует о том, что после неурожаев 1568 и 1569 года, и после опричного погрома1570 года, когда по приказанию Грозного царя Ивана Васильевича были казнены многие тысячи новгородцев, малой их части, в количестве 60 человек, удалось выбраться из ада и, пройдя многие сотни верст, в устье речки Лалы, где она впадает в Лузу, они основали посад. Географическое положение Лальска оказалось настолько выгодно, что вскоре город стал центром перекрестья торговых путей с Севера на Юг и с Запада на Восток.

Благоденствие, естественно, не могло длится вечно. Когда город потерял торговое значение и переведен в «заштатные», лальский купец Степан Сумкин в 1829 году построил в трех верстах от города бумажную фабрику. Это спасло город от окончательного разорения. Фабрика существует и поныне. Чистейшая вода речки Шилюг позволяет создавать бумагу непревзойденного качества. Именно поэтому основная продукция фабрики сегодня — фильтровальная бумага. Немногим ранее я побывал на предприятии.

Впечатление было, по правде говоря, немного удручающее. Хотя наш «Вергилий» по царству бумажного производства, начальник отдела сбыта Ольга Пупышева, и утверждала, что с реализацией продукции дело обстоит неплохо, да и заказчиков хватает, мне показалось, что, даже если все так хорошо, прибыли это приносит немного. При взгляде на оборудование, я подумал, что оно не менялось ни разу за все 170 лет существования фабрики. Меня поправили: менялось, оказывается, и неоднократно. Главное — регулярно выплачивается зарплата. Кроме фильтровальной, здесь еще производятся писчая и туалетная бумаги. Тоже идеального качества. Всего же сегодня освоено 9 видов продукции.

Какого же было мое удивление, когда позже, в музее, я узнал, что в лучшие времена, лед эдак сто назад, бумажная фабрика в Лальске выпускала 91 вид продукции. Среди них — не только десятки сортов писчей бумаги, но и такие экзотические виды, как епархиальная, чайная, биварная, картуазная, цедильная, газетная, бутылочная, заверточная, и многие-многие другие бумаги.

На удивительном по своей красоте Лальском кладбище есть замечательное надгробие, которое (если не врут историки) рабочие поставили на свои деньги Сергею Михайловичу Прянишникову, бывшему долгое время директором фабрики. Эпитафия, выгравированная на постаменте, на мой взгляд, не имеет аналогов в истории русского капитализма.

В день моего посещения фабрика уже седьмой день стояла; как мне объяснила Ольга, они сейчас «копят деньги на вагон целлюлозы». Сырье близлежащих ЦБК (комбинатов по производству целлюлозы) не удовлетворяют по качеству, отчего целлюлозу закупают за многие тысячи километров, в Усть-Илимском ЦБК.

«…Так и работаем: делаем бумагу — и раздаем ее по долгам. Можно купить сырье и поближе — но тогда качество пострадает…» В этом я увидел, кстати, отголосок особенной, лальской гордости. Пусть, мол, мы бедные, зато — никогда не отдадим в жертву качество! Кстати, хочу обратиться к вероятным потребителям фильтровальной бумаги и фильтровального картона: то, что делают в Лальске, наши, что ни на есть, национальное достояние и гордость. Помните это!

По странному стечению обстоятельств, Лальский музей расположился в особняке, некогда принадлежавшем С.М. Прянишникову (тому, которому народ поставил памятник). Но, как я заметил, ничего случайного в мире не бывает. Правда, перед тем, как здесь обрел свое пристанище музей, в доме Прянишникова были и ОГПУ, и поссовет, и райком комсомола, и СПТУ. Почему я опять возвращаюсь к музею? Знаете ли… в любом городе есть своя точка отсчета. Тем более, в поселке, который некогда был значительным городом (назовите это комплексом неполноценности, или утраты, если хотите). Здесь это, без сомнения, музей. Даже дом культуры, который расположился в одной из белокаменных церквей (столь знаковое расположение «клубного» места влечет за собой идиотское наказание: зимой на отопление храма тратится столько дров, что их запасы даже не умещаются во дворе), не обладает такой аурой. Лена говорит:

— Иногда к нам в музей приходят просто так. Поговорить, поделиться своими болями, просто отдохнуть, освободиться на часок от груза повседневности… Но бывает разное. Приходит к нам недавно такой, «весь из себя», мужчина: «Вы меня узнаете?» Мы: «А кто вы?» Он, раздраженно так, пояснил, что является районным «авторитетом», или, как там принято говорить, «предпринимателем». И предложил… купить нас, сотрудников музея вместе с нашим музеем. «Будете, — говорит, — на меня работать.» «Кем?» — спрашиваем. Он засмеялся — и ушел. И больше не приходил…

Это — скорее исключение, чем правило. Вообще-то, Лальск — город спокойный. За те несколько дней, что я в нем прожил, меня стали узнавать и даже здороваться на улице. Как в деревне. Приятно, между прочим. Только один инцидент немного нарушил впечатление: сильно подвыпивший молодой «гомо сапиенс» настойчиво пытался у меня узнать, какая у меня «крыша». Пристрастный допрос закончился тем, что дышащего перегаром субъекта (между прочим, при пиджаке и белой рубахе) оттащила его девушка. Попытка «приблатнится» — естественное для нынешней молодежи явление. Среди парней распространен такой род деятельности, как «ходка в Чечню». Несколько месяцев пребывания в горячей точке в качестве контрактника дает некоторое количество денег, жаль только, ребята не задумываются о том, как после «ходки» может необратимо трансформироваться психика. А жаль. Не случайно ведь увеличилось число самоубийств среди молодых мужчин. Вроде бы, парень — «на все сто», душа компании, но однажды утром его находят на… но лучше об этом не будем; слишком жуткая тема… Вообще, в смутные времена нас всегда выручал «слабый пол»; именно женщины способны сохранить генофонд нации (кстати, в Лальске на удивление много не просто симпатичных, а красивых девушек — тоже загадка).

Мне огромное удовольствие доставит упомянуть о всех четырех сотрудницах музея, являющихся его душой и «моторчиком»: кроме Елены Симахиной, это Татьяна Павлецова, Юлия Страздынь и Татьяна Бурчевская. Глупо, конечно, называть этих прекрасных (и молодых!) женщин святыми, но… экспедиции по деревням в поисках экспонатов, труд иногда до позднего вечера, внимание к каждому посетителю — и все это практически задаром — невольно придешь к мысли, что здесь, в глубине России, теплится нечто такое, что емкий наш язык именует: «подвижничество». Да, они — истинные подвижники! Но что меня удивляет больше всего: таких людей по нашей матушке-Руси проживает гораздо больше, чем мы думаем сами. В этом я убеждаюсь по мере развития своего весьма скромного опыта познания России. Прежде всего, в общении с этими женщинами я не испытывал довольно часто встречаемой неловкости: «мол, ты столичная штучка, а мы живем в глубинке и вам не верим…» Здесь, в Лальске, мы общались, как равные, а в чем-то я откровенно проигрывал. За столом одна из девушек упомянула поэта Бродского. Я съязвил: «Вот, все болтают про этого Бродского, а вы хоть одно стихотворение наизусть его знаете, как Пушкина или Есенина?» И мне прочитали. И даже два человека прочитали! Так-то…

Как я уже говорил, в Лальске больше всех зарабатывают те, кто занят лесом. Это определяет многое. Так, дорога, связывающая город с остальным миром, до сих пор не асфальтирована. Хоть дорога эта является ровесником Лальску (поселок отметил в этом году свое 430-летие), она — «лесовозная». На грунт положены две бетонных колеи, чтобы тяжелые лесовозы не разбили дороги — и все. И лес уходит, уходит, уходит по древней дороге… Насколько его хватит? Лена, как специалист по лесу, меня успокоила тем, что он будет воспроизводиться, природа мудрее нас и сама разберется, если, конечно, мы уже повально не будем деревья истреблять. Хотелось бы верить. Когда мы стояли с ней на колокольне, за последними лальскими домами, сверху кажущимися такими игрушечными, во все стороны в бесконечность уходили леса. Зеленые вблизи, у самого горизонта они казались синими. Холмистая местность оставляла впечатление, будто это застывшие гигантские волны в океане. Казалось, что кроме Лальска и леса на земле ничего не существует.

Почему-то здесь, над зеленым безмолвием, мне вспомнилась рукопись об истории города Лальска, подготовленная музейными женщинами. Рукопись обрывалась, казалось бы, нелепой фразой: «…Лальск никогда не был медвежьим углом…» Ведь, если задуматься, географически он и вправду такой. Сюда же только на «перекладных» можно добраться. Но пообщаешься с людьми — и предвзятое отношение легко исчезает. Наверное, потому, что в самих лальчанах нет никакой предвзятости. В недавно изданной книге о городах Кировской области лальчан назвали «лалетянами», почти, как «инопланетянами». А обиды — ну, совершенно никакой.

Дело-то не в этом. Здесь просто за частностями умеют разглядеть нечто главное, вечное, непреходящее. Нам бы у них поучится.

Маленький довесок. Рассказец про человека из Лальска:

Володины зверушки

Ели лосятину. Сухое такое, нежирное мясо. Конечно, одной банки для трех мужиков показалось мало — открыли вторую. Володе-то что: он охотник удачливый, еще добудет. С нами сидел еще Вовин одноклассник Юра. Смешно было смотреть, как два сорокалетних «бугая» постоянно «подкалывают» друг друга. Но не обижаются. У Володи семья крепкая (жена и две дочери), а вот Юре не повезло. Сильно заболел страшной сибирской болезнью энцефалитом, почти при смерти лежал и супруга с ребенком ушла. Теперь, когда муж выздоровел (бывают же чудеса!), наверное, жалеет. Да поздно.

На Володю несколько лет назад что-то «нашло»: стал он лепить глиняные фигурки. И, между прочим, замечательные. Он сам так рассказывает:

— Да, не знаю. Может, лет семь назад было это. Глина лежала возле нас, ну, понравилось. Всяких пресмыкающихся лепил, ну, зверушек. Жене свинью слепил. Она у меня свинья. По гороскопу. Вроде, ей не очень пришлось. Я другу подарил. И вдруг она обиделась: «Ну, вот, слепил мне и отдал…» — «Слеплю и тебе.» Стал лепить зверушек, и реальных, и фантастических. Много лепить. Но никогда не продавал. Все равно — сколько сидишь-то с ней — все равно она таких денег стоить не будет. Нет, один раз было: на две бутылки променял.

— Да, он такой у нас, везде какой-то «не такой» — пытается объяснить его друг, — и всегда первым хочет быть… женился — и то раньше всех. В восемнадцать.

— Да, не надо! Чего концентрироваться на этом? Ну, женился рано, так надо было традицию блюсти. Прабабушка моя в шестнадцать лет вышла, бабушка — в восемнадцать… да нет, не в том дело. Влюбился, женился: чего тут скажешь-то?

— Дак, сколько у тебя первой дочке? Двадцать? Пора бы…

— Да, чего-то тут сплоховали. За папой не пошла.

— Ты, лучше, расскажи, как ты на колокольню лез. Представляешь, когда в школе учились, по стене колокольни на шпиль залезал!

— А, на колокольню-то? Так, это было в девятом классе. Наверное, внимание хотел привлечь. Если б все лазили, наверное, я бы и не полез. Но теперь, конечно… мороз по коже просто от одного представления. А тогда — нормально. А, вообще, лазил-то я в одиночестве, значит, для себя. Помню, сначала на северный склон полез, а там ветрено, дождь идет. Кирпичи из-под ног, из-под рук выпадают, кожу всю посдирал… Да, возраст такой был. Лучше я тебе другую историю расскажу. Вот, в темноте от меня шарахаются, думают, бандюга я какой…

— Да, ты что, — вставляет Юра, — ты не слушай его, добрейший он человек. У нас добрее никого нету в Лальске… Да вот, хоть игрушки его посмотри!

— Но рожу-то куда деть? Хотя, была у нас одна забавная история, когда внешность моя помогла. Мотоцикл я тогда покупать хотел, а у нас с этим трудно было. А на станции Савватий военный городок был и многие там покупали. Я братьев с собой взял тогда младших. А стригусь я всегда так коротко. С мотоциклом у нас тогда ничего не получилось, сказали, «нет, надо ждать», на поезд мы опоздали, пришлось ехать через леспромхоз. Ну, и там у них праздник какой-то тогда был. Туда добрались, а надо еще до Лузы ехать. А я купил такую югославскую кепку, заячью. За пятнадцать рублей — это были деньги. Шикарная — не шикарная, но ни у кого не было. И тут, значит, девица какая-то идет, со шрамом, а шрам у нее от уха до уха. Парни рядом с ней, у одного стрижка, как у меня, другой с гитарой. Поддатые, видно, что идут со мной не просто так поздороваться. Ну, думаю, место было бы знакомое — куда нибудь дернулся бы, а ведь со мной еще братья моя малые, Сережка с Валеркой. Щас-то они менты в Краснодаре, а тогда в седьмом классе были.

Никакой надежды. Ну, думаю, начинать надо первым, бежать некуда. Говорю: «Ну-ка, иди сюда, быстрей-то!» «Мужики» еще сказал. А они живут по своим понятиям: «Ты где мужиков-то нашел?!» Все, думаю: затопчут. Братьям кепку-то снимаю: «А ну-ка, подержите!» Бросил, в стойку встал. Один чего-то пихаться начал, а второй говорит: «Перестань, видишь, человек недавно «откинулся». Я им: «Видишь, какая фигня у нас получается, как отсюда уехать-то?» Они мне рассказали, где товарный поезд идет, туда-сюда, проводили, руки пожали. В общем, за «своего» я сошел…

Третью банку лосятины раскупоривать не стали. Володя дал мне ее с собой. Прямо-таки насильно сунул.

Геннадий Михеев. Сайт автора: genamikheev.narod2.ru Использование материала запрещено.