Про лагерь Счастливое детство и как я научился думать

Лагерь не всегда был для меня таким. Был лагерь «Спутник» — мой первый, я пробыл там сезон, приехала мама и спросила: «Хочешь ещё?». Я сказал: «Хочу!» и остался на второй. Была «Лесная сказка». Там я полол какие-то грядки, а в конце нас всех отправили в кассу. Не Бог весть какие деньги, но мы хотя бы понимали, для чего мы там находимся. Был «Лагерь Юного Корреспондента», где нас учили делать стенгазеты, а в конце всем выдали удостоверения внештатных сотрудников «Пионерской правды».

Был даже по-настоящему сказочный «Артек», из которого я вернулся суперзвездой — делегатом X Всесоюзного пионерского слета. Черное море, Гурзуф, любящие нас вожатые… Мама дала мне 100 рублей желтой бумажкой с Владимиром Ильичем и сказала: «Ну, сынок, сильно не трать!» За весь пусть даже короткий сезон я потратил чуть больше 10 рублей — мне хотелось вернуться домой и сделать маме приятное — отдать почти все, что она мне дала. Я потратил их на виноград — в старом городе на базаре он был очень уж диковинно вкусным и купил себе шикарный по тем временам нагрудный кошелек в виде небольшого пластмассового цилиндрика на веревочке — его можно было раскрутить и хранить там свои сокровища — такой был практически у всех.

В последний день вместе со всеми деньгами я оставил его на пляже… Помню, как ползал по гальке, понимал, что не найду, но все ещё надеялся. А потом буквально выл на руках у вожатой. Не от жадности — от обиды. Но все равно это был мальчишеский рай.

А потом я попал в «Счастливое детство».

Счастливое детство. Я вырос и теперь часто думаю, что же это такое. Как вообще должно быть написано это словосочетание. И что могут сделать пара маленьких крючочков, если это словосочетание поставить внутри них.

В этом лагере я впервые в своей жизни подумал: «Может быть, мне лучше умереть?…»

Наверное, обычный лагерь.

Я не помню, с чего все началось. Скорее всего, мама пришла однажды и сказала:

— Алеша, вот помнишь, ты с папой ездил на рыбалку на озеро Карган?

…О! это было прекрасное, для меня огромное и даже таинственное озеро! Мы вставали с отцом ещё затемно, мотоцикл терпеливо ждал нас, собранный с вечера. Пили горячий чай, очень тепло одевались и на скорости прорезали уже уходящую ночь, врываясь в ледяное от росы утро. Мы выезжали из города, проезжали мимо реки, над которой гигантской змеей полз туман, потом мы ехали по лесам, потом мы ехали по лесам так долго, что они сменялись полями. И вот, наконец, нам открывается блюдо озера, словно накрытое для нас. От воды идет небольшой парок, и кажется, будто все озеро вместе с камышами, полоями, карасями и жирными гальянами, чайками и дикими утками приготовили только что и специально для нас. Солнце едва-едва показалось над горизонтом. Папа останавливает мотоцикл и от радости исполняет какой-то ритуальный танец полинезийских охотников, улыбаясь всей шириной улыбки. Он хлопает в ладоши и потирает руки — ну, мол, сынок, сейчас-сейчас! Потом говорит мне: «Только тихо! Только не шуметь!» Через минуту покрикивает на меня: «Бегом, Алешка! Бего-о-ом!» Мы надуваем лодку, бросаем в нее насадку, рюкзак с едой, садок и удочки, и… первый всплеск — весло касается воды. Аккуратно и осторожно. Ещё и ещё.

Лодка идет быстро и тихо — папа управляет ей прекрасно. Он смотрит на небо, и по каким-то своим, ведомым только ему критериям, определяет — нам сейчас лучше выплыть на край камышей — «на море» или, напротив — в эти камыши спрятаться — «в полои». Выплываем на море. Если что — потом найдем другое место. Свежий ветерок нежно-нежно проводит рукой по камышам, и они ласково шуршат. Видим тычку — палку, торчащую из воды. Может, вчера за нее привязывался рыбак, а значит, место может быть прикормленным. Встали. Папа бросает в воду несколько пригоршней комбикорма — запах должен привлечь рыбу. Червяк уже на крючке и мне хочется успеть забросить удочку первым. Куда там! Отец уже забросил одну, и, не отрываясь взглядом от поплавка, уже заряжает вторую.

Буль! Ах, какой это звук! Ну как его передать? Он получается только тогда, когда в воду опускается грузило на леске, и с ним ещё два крючка с шевелящимися червячками. И обязательно должно быть озеро, на реке совсем не так… Буль! Поплавок отрегулирован точно по нужной глубине, и перо не лежит на глади воды, а стоит. И если карась подойдет — а вот и он!-то мы сразу увидим, как он потихонечку червячка понюхал, вот… давай… давай… подумал… подумал… и… по-тя-нул! — поплавок сильно идет вниз и в сторону! «Алешка, тяни! Ха-ха-ха! Молоток! Забрасывай бегом ещё!» …

— Мама! Конечно я помню как мы ездили на Карган!

— Там сейчас лагерь пионерский открывается, ты не хочешь туда поехать?

Я не помню, как попал туда. Скорее всего, нас привезли туда на автобусе. Было жарко, и когда автобус остановился, в воздухе ещё долго висела пыль.

Пауты стали «жарить» сразу. Пауты или оводы — такие большие кусучие мухи, злые и беспощадные. Когда весь день сидишь на рыбалке, градация, значит, такая: с утра, пока прохладно — комары, потом, как солнце выйдет — к ним добавляются пауты. Тут же могут быть черные мухи с крапинками на крыльях и зелено-золотистыми глазами — мы их звали Цэ-Цэ. К вечеру — мошка. От этих насекомых всегда мало приятного, но в этот раз они что-то очень уж обозлились. Или проголодались… Видимо, потому, что лагерь был заброшенный, необжитой, и на его территории были хозяевами только эти вот пауты. А тут впервые за несколько лет столько людей! Когда приходишь в чужой дом и начинаешь там наводить свои порядки — хозяевам не всегда ж это нравится, даже если эти хозяева — кусучие мухи, злые и беспощадные.

Первый день

Нас поселили в самых обычных каменных корпусах. Свежевыбеленные стены. Старые металлические кровати с панцирными сетками. Обыкновенные тумбочки из деревоплиты. Если открыть такую, обязательно узнаешь, кто был в этом лагере до тебя, чем он увлекался и много ещё чего. «Санек, 1984». «Дюша любит Ксюшу». «Сука» и т.д.

Нашим вожатым был физрук нашей школы — Ля Ваныч. Мне это сразу не очень понравилось. Дело в том, что все вожатые, которых я встречал в своей жизни, со мной были не знакомы. Они воспринимали меня здесь и сейчас, «с чистого листа». И они не знали, что я могу сдать далеко не все нормативы, и что у меня по физкультуре иногда бывают тройки.

Но я особо не расстроился. Я вообще в детстве мало думал. Жил таким зверьком, воспринимая день как данность. Вот что будет сегодня, то и будет. И значит, так оно и должно быть устроено. Ля Ваныч. Ладно. Нам выдали матрасы, простыни и подушки, мы распихали по тумбочкам свои спортивные костюмчики, маечки, зубные щетки. Свежие куски мыла в новых мыльницах. Комната приняла человеческий вид.

На построении нам так и сказали: «Ребята! Вы видите, что мы проводим первый сезон в этом лагере, и наша задача — обустроить его, привести в человеческий вид! Давайте будем приводить! Как только приведем — сразу начнется отдых! За работу!» Пока нам это говорили, все, включая говорившего, хлопали себя по рукам, ногам и шее — пауты летали истребителями и старались нас истребить. Я помню, с каким остервенением я растирал в пыль укусившего меня злодея.

За работу! Ну что ж, тоже мало приятного, но, в самом деле — если не мы, то кто? Каждому отряду была отведена территория вокруг его корпуса, её надо было как-то облагородить. Мы как-то облагородили.

А потом мы пошли на озеро. На мой таинственный Карган. Я помню, как папа привозил нас на длинные песчаные пляжи, как долго нужно было идти в воду, чтобы зайти хотя бы по пояс. И вода была почти горячая… А тут было как-то по-другому. Пляж был узким. По обеим сторонам стеной стояли камыши. Фактически это был такой коридор в камышах. На глубине стоял кто-то из взрослых и не давал заплывать за линию себя. Перспектива снять с себя всю одежду в присутствии истребителей не очень радовала. Но я же не думал, что можно сказать: «я не хочу». Или даже «извините, уважаемые вожатые, я не буду этого делать». И в мыслях не было! Сказали взрослые: идем купаться. Это что значит? Это значит, надо надеть плавки, взять с собой полотенце, прийти на берег, раздеться и залезть в воду. Там дальше скажут.

И вот я раздеваюсь и по горячему песку бегу к воде. А вода почему-то не горячая, как у папы, а холодная, как тут. И дно не как у папы — песчаное, а как тут — в виде мяши с торчащими где-то там под водой острыми старыми камышами. И ты идешь как индийский йог по иглам, а вокруг «мессеры кружат», и единственное спасение от них — это зайти поглубже в холодную воду. И как только ты это делаешь, тут же взрослый на линии себя кричит: «На берег! Дети, на берег!». Я разворачиваюсь и иду на берег, ползу под водой как можно дальше, пробую нырять, прячусь, как партизан. И вот я снова на горячем песке. И тут чувствую, что на мою мокрую голову кто-то сел. Я трогаю макушку рукой и… трясусь от страха и отвращения — в моей руке ещё живой огромный четырехсантиметровый паут — есть такая порода — если обычные — истребители, то этот — минимум бомбардировщик. Я отрываю ему голову и отбрасываю от себя его туловище с шевелящимися лапками. Одеваюсь и бегу в корпус. Мне очень сильно хочется домой.

Обед

Сейчас пойдем на обед, и это особое состояние. Это не просто голод. Это голод, когда ты знаешь, что тебя сейчас будут кормить, но пока ещё не кормят. Нельзя ещё. Не готово. Сейчас накроют и тогда. А пока нет. Ждите. И наступает какое-то измененное состояние сознания. Жарко. Я вижу, как мальчик поймал паута, вставил ему в попу соломинку и отпустил на волю. И паут, тяжело жужжа, полетел. И соломинка торчит из попы, похожая на дым, выходящий из подбитого самолета. Я стараюсь не смотреть на палящее солнце и ни о чем не думаю. Наконец, можно. Кто-то идет отрядом, но мы просто бежим, пересекая местность. Бежим к столовой, и кажется, будто пули свистят над нашими головами. Нас приветствует плакат, на котором румяный дядя в колпаке и в белом халате стоит с поварешкой возле кастрюли. Чтобы пещера открылась, Али-баба произносил магическое «Сим-сим, откройся!» А мы произносим волшебное «Наш девиз: тра-та-та! Наша речевка: Тра-тара-та!» Волшебство действует: теперь нам дадут еду.

Вожатые не рассчитали, и дежурные не успели накрыть. Суп с фрикадельками — мой любимый, сказали пока есть его, а потом дадут второе. Я съедаю свою тарелку и мне дают картофельное пюре с котлетой — о, я люблю это все! Я просто не хочу, чтобы в моей тарелке лежал паут. А он лежит.

Футбол

В детстве все кажется больше. Я вспоминаю, как ходил с мамой в больницу — мне казалось, что это на другом конце света! Что минимум полдня надо идти через весь город, чтобы совершить этот переход.

Как я попал на футбольное поле — не знаю. Наверное, сказали, что надо идти, и я пошел. А, может, и сам прибился. Там играли старшеклассники. Я не мечтал забить гол, нет. Мне просто хотелось несколько раз пнуть по мячу. И меня поставили на ворота. То есть я сейчас догадываюсь, что они вообще без вратаря играли. А тут я пришел — ну куда меня? Не в нападающие же! И вот они все убегают к чужим воротам, и я вижу, как же это далеко! Почти на линию горизонта убежали! Ага! И вот атака нашей команды отбита, начинается контрнаступление на меня. И старшеклассники надвигаются из-за горизонта огромными великанами. Они бегут на бешеной скорости, и я почти чувствую, как трясется земля. Я не разбираю где чужие, а где свои — формы нет ни у тех, ни у других. Они все кричат грозными голосами: «Саня, держи!», «Дай!», «Отошли! Отошли!», «Дай сюда!», «Бляааа!»…

Мяч в воротах. В тех воротах, которые меня поставили защищать. Я достаю его из сетки и протягиваю кому-то из них.

— Че ты, бля, так плохо стоишь-то, а?

Дымовые шашки

Нам потом уже рассказывали, что бывают такие года, когда с этими насекомыми действительно что-то случается. Они как бы в несколько раз сильнее кусают и их как бы в несколько раз больше. Это был такой год.

И поэтому к вечеру второго дня над лагерем как-то низко пролетал вертолет, и после ужина взрослые разожгли дымовые шашки. Нам сказали, что этот дым поможет убить или прогнать всех кусучих паутов.

А чтобы мы не высовывались на улицу лишний раз, нам показали кино. Это было какое-то американское кино про каких-то авантюристов. Я помню, что дяденьке нужны были деньги, и чтобы их заработать, он согласился на такой конкурс: он взлетает вместе с пилотом на самолете высоко в небо, потом пилот выпрыгивает с парашютом, и этому дяде надо самому посадить самолет. Сможет — дадут денег. Не сможет — сорри. И так несколько раз.

Когда кино кончилось, на улице были сумерки. Я вышел из кинозала, и вдруг понял, что-то не то. Густой едкий туман уже местами рассеялся, а местами стоял стеной. Паутов не было — ну, ночью их никогда не бывает. Птицы молчали. Не шелестели листья. И во всем лагере было почему-то очень тихо.

Полная луна тихо вышла из тумана и посмотрела мне в сердце. Наверное, она знала, что этой ночью мы ещё встретимся.

Гномик-матершинник

Я хотел спать. И не я один. Потом в комнату вбежал какой-то мальчик, и сказал, что пацаны из другой палаты вызывают Гномика-матершинника. Они навязали на черную нитку много узелков, взяли свечу, хлеб, соль, шоколадную конфетку и кажется что-то ещё. И сейчас он будет ходить по нитке, спотыкаться об узелки и материться.

Я пошел посмотреть. Они сидели плотным кольцом, и сквозь их спины совершенно нельзя было протиснуться. Они молчали, и временами неожиданно хохотали, давя смех. Я пошел спать. Минут через двадцать пришла какая-то обиженная девочка и очень громко сказала: «Нас всех измазали пастой. Я сейчас все расскажу вожатым!»

Ля Ваныч пришел быстро. «Ну что, ребятки, не спится? Тогда подъем!» Нас построили возле корпуса, и мы отрядом пробежали кружок вокруг нашего дома. Потом мы оказались возле открытой летней сцены, которую ещё только предстояло облагородить.

— Вот тут между скамеечками травка поросла, её надо выполоть. Задача ясна?

Нас много, потому что «повязали всех». Задача ясна. Выполняем. Я рву мокрую от росы траву и внутри бьется чувство несправедливости — не я же виноват, в том, что кто-то кого-то измазал. А я вместе с ними тут… Спустя годы, я сейчас понимаю, что, наверное, это гораздо лучше, чем, если бы я спал, а они бы вкалывали. Ведь такой мальчик был — на момент прихода вожатого он спал, и Ля Ваныч не стал его будить. Смутно помню, как они его вычислили и как на него потом смотрели. Но тогда я этого понять не мог. Я смотрел в круглое лицо луны. А она смотрела мне в сердце. Наверное, она знала, что этой ночью мы встретимся ещё раз…

Исправительные работы закончились быстро. Нас было много, и мы не успели устать. Нам просто дали понять, что «Баю-бай, должны все люди ночью спать». И мы пошли спать. Ля Ваныч прошел по палатам. Желающих вызывать Гномика, мазать девочек пастой и рвать ночью траву больше не было. Все угомонились. И очень быстро по палатам начало раздаваться мерное сопение уставших за день детей.

А я, сколько ни старался, не мог уснуть. Тогда я не умел ещё думать. Я просто чувствовал какую-то несправедливость. Я же ведь понимал, что пауты не виноваты, что пляж с колючими камышами под водой — стечение обстоятельств. Я даже не обижался ни на пацанов, ни на Ля Ваныча. Я чувствовал, что где-то в этой черной непроглядной ночи дома спит мама. И мне так захотелось домой! Я сидел на кровати и слушал тишину, слушал, как спят ребята в нашей палате. Мне показалось, что сейчас спит даже Ля Ваныч… Я не спал в этой ночи один. Я чувствовал, что вообще один на всей планете, а все, кто спят, уже больше никогда не проснутся.

Я смотрел через грязное стекло в круглое лицо луны. И впервые в своей жизни думал: «Может быть, мне лучше умереть?…»

Дождь

А через несколько дней приехала мама. Толи она привозила какие-то продукты в лагерь — она же была в числе людей, которым пришла в голову идея вернуть «Счастливое детство» к жизни — толи была в командировке в этих деревнях…

— Здравствуй, сынок! Ну как тебе тут отдыхается?

— Мама! Я хочу домой! Забери меня, пожалуйста!

— Не понравилось? Ну, поехали.

Я бежал к уазику-таблетке, как в пустыне бегут к оазису. Из последних сил, но исполненным счастья. Я уезжал из лагеря. Я ехал домой. Два унылых паренька на лагерных воротах долго смотрели мне вслед.

Мы въезжали в грозу. Свинцовые тяжелые тучи плыли прямо над самыми деревьями, вдалеке сверкали молнии. Водитель жал на полный газ — он старался проехать по этой грунтовой дороге как можно дальше, чтобы успеть выскочить на асфальт. Но не успел. Дождь обрушился мгновенно, так, что дворники на лобовом стекле не справлялись с потоками воды. Солонцы тут же превратили дорогу в месиво, и мы неслись рядом с грунтовкой по траве, высоко выбрасывая из-под колес комья грязи. Машину бросало из стороны в сторону, мама боялась и смеялась одновременно.

Дождь кончился так же быстро, как начался. Просто на небе кончилась вода. И стало так легко дышать. И стало так легко. Когда мы подъезжали к нашей улице, вовсю светило солнце. Будто и не было ничего.

А что же было?
Наверное, в то лето я научился думать. И, наверное, я понял, как пишется словосочетание «счастливое детство». Без кавычек.

Рекомендую заглянуть:

• Путешествие в Непал: путеводитель
• Что посмотреть в Бангкоке
• Фрукты Таиланда, самый вкусный обзор
• Как уехать жить в Таиланд