Маша и Юра

Гибралтарский пролив

На улице моросил дождик…

Они сидели дома, на полу… просто, взявшись за руки. Никого. Тихо. Вселенная. Нет, они не слились воедино… Они итак это целое, каким бы пошлым это не казалось…

Юра — обычный виолончелист, Маша — обычная воспитательница в детском саду… Своих детей у них не было, не только потому, что они были молоды… Маша целый день на ногах с ребятами, Юра — просто Юра… Наказание? Только за что. Кара? Только почему.

Иногда, по вечерам, они играли в шахматы. Тоже сидя на полу, но руки уже были разомкнуты. Он — белые фигурки, она — черные… А доски игровой не было. Вместо нее был старый, клетчатый шарф. Квадратик красный, квадратик синий…

Маша любила поэзию, Юра же её не понимал: эти надуманные рифмы… Адам и Ева? Яблоко раздора?

— Вот послушай…, — она вдруг вырвала свои руки из Юриных, встала с пола, вскарабкалась на табурет (так, наверное, делали девочки в её детсаду), —

Все чаще думаю
не поставить ли лучше
точку пули в своем конце.
Сегодня я
на всякий случай
даю прощальный концерт!

— Маяковский? Не надо!!!, — заорал Юра…

— Почему все время, когда я начинаю читать, ты меня останавливаешь? Я не могу так больше… Ты знаешь сам,- заводилась Маша, и её курносый носик начинал потеть, — ты знаешь сам… подруг у меня нет. Мне некому это все…

— Заведи…, — так груб Юра никогда не был.

— Не могу, — злой шепот заполнил однокомнатную квартирку, освещаемую желтым, слегка приглушенным светом.

— Я тоже не могу…, — Юра подошел к окну, прикоснулся лбом к холодному стеклу…

На следующий день Маша уволилась с работы. Теперь, пока Юры не было дома, она могла читать вслух. Все что захочется. На диван сажала куклу Катьку, с выковырянным глазом, щенка, когда-то подаренного папой, а плюшевого медведя у нее не было.

Сейчас, правда, это было не важно… Маша распускала волосы, становилась на табуретку и громко-громко читала. Лицо краснело, потел носик…

Игрушки улыбались и аплодировали. Маша это знала.

Однажды, Маша устала, но читать от этого стала ещё громче:

Не надо тебя!
не хочу!
Все равно
я знаю,
я скоро сдохну, — ножка табуретки подкосилась, и Маша упала.

Плакала она громче, чем читала… Плакала до икоты.

Юра заметил синяк на руке.

— Маленькая, ударилась?

— Нет, это поэты… Это Маяковский…

— Я и говорю, не нужен он тебе. Пойдем — посидим, — Юра ничего не понял.

Рука в руке. Сидят на полу, а между ними старенький, клетчатый шарф-шахматная доска, так напоминающий Гибралтарский пролив…

Март,2003

Бракованный Бетховен

За окном стемнело. В однокомнатной квартирке Маша была одна. В углу комнаты тихим, приглушённым светом горел ночник. Маша сидела на диване, укутавшись тёплым одеялом, сшитым из кусочков разной ткани. Когда-то по вечерам это одеяло они шили вместе с Юрой, заинтересовавшись пэчворком.

Маша стала гладить каждый кусочек своими ухоженными, длинными пальчиками. Этот полосатый — от его старой вельветовой рубахи… Этот — от так и не пригодившегося ему жилета, который Маша дарила ему на какой-то праздник. Этот — от её любимого ситцевого платья. Оно было поношенным, Юре было стыдно за Машин в нём глупый вид… Теперь вот — кусочек на одеяле. А этот… Красный атласный… Маша не помнила от чего он. Раньше казался таким прохладным и приятным, а теперь стал холодным и совсем не подходящим по цвету.

Маша вдруг встала с дивана, подошла к проигрывателю пластинок, открыла его. Из стопки Юриных записей выбрала Людвига Вана Бетховена. Вытерла с пластинки пыль… Поставила «Лунную Сонату». Плач фортепиано заполнил комнату. Маша постояла немного около проигрывателя, словно в оцепенении. Потом решительно подошла к шкафу, достала коробку с шитьём, взяла оттуда ножницы с тоненькими лезвиями. Взяла одеяло, ровно разложила его на полу…

Красный атласный кусочек оказался как раз в самом центре. Маша села на колени, ещё раз погладила его и стала медленно выпарывать, чтобы не повредить остальные частички.

Фортепианная музыка была похожа на волну, которая то прибывала, то вновь убывала… Одной рукой Маша натягивала одеяло, другой распарывала нитки. Медленно… Маша вынула выбивающийся среди прочих кусочек одеяла, бережно положила его в коробку с шитьём, которую убрала в шкаф на место. Взяла с пола одеяло, легла обратно на диван и потеплее укрылась… «Странно…, — подумала она, — какое длинное произведение». Маша наслаждалась им…

…В коридоре зажёгся свет. Пришёл Юра.

— Бетховен? Эта пластинка — брак. Мне её Сашка отдал. Тут вся соната до минор несколько раз без перерыва… Валяется без надобности…,- и ухмыльнулся.

Зашумела вода. Юра, мыл руки, а потом стал сморкаться…
… То, что, из одеяла исчез один кусочек, Юра не заметил… Только, сказал Маше, что не любит Бетховена. И выключил пластинку… Бракованную.

Март, 2004

…Цирковые апельсины…

16 декабря — обычный день в череде других. Юра шёл домой с репетиции. Дул ветер, колкие снежинки царапали его небритое лицо. Он ускорял шаги, сопротивляясь, мысленно проигрывал свою партитуру. Через несколько дней приезжает немецкий дирижёр. Будут играть моцартовскую программу. И всё бы хорошо, если бы не Машин день рождения.

Юра уже за неделю стал думать, что подарить. Но всё не то, всё уже пройдено и было…

В похожих мыслях он остановился у афишной тумбы и стал любоваться репертуаром филармонии, найдя среди прочих программ свою «Камерный Оркестр».

Рядом весело что-то цветастое, отвлекающее Юрин сосредоточенный взгляд. «18 декабря — программа, посвящённая памяти Юрия Никулина». Это стало Юриным спасением. Решил: «Цирк — чем ни подарок?». Тем более, он помнил, как Маша с восторгом рассказывала о своих детских встречах с клоунами…

Маша сидела высоко, почти на самом последнем ряду. Одна. Действие ещё не началось. Вокруг — общий гул, давящий запах нечищеных клеток, звук настраивающихся духовых инструментов. Маша смотрела на большую алую арену вниз. Но ничего не чувствовала. В голове всплывали детские воспоминания-картинки, как по этой точно арене бегали белоснежные лошадки, одна за другой, словно карусели в парке, недалеко от их дома… Маша там давно уже не была.

Внутренний монолог был прерван резко погашенным светом и наведённым прожектором в центр сцены на конферансье. Маша почти не видела его лица. Он что-то закричал, и на сцену выбежали клоуны. Они тоже были «безлицие». Маша сидела, смотрела вниз. Но ничего не чувствовала. Кроме запаха нечищеных клеток. Мамаши и дети громко хлопали в ладоши. Клоуны сменяли один другого… Вот вышел один, похожий на апельсин. Стал жонглировать, кажется, тоже апельсинами. Старался делать это весело. То, что старался, Маша почувствовала…

После него были дрессированные мартышки, гимнастки с булавой, даже тигры!

Вечером Маша пришла на Юрину репетицию, последнюю перед концертом. С тяжёлой двухкилограммовой сеткой апельсинов. Раздала: каждому музыканту по оранжевому фрукту.

Всю дорогу домой Юра ругал Машу за детскую выходку. Маша — молчала. Юра — отчитывал. Маша — привыкла. Юра — привык.

Ночью Маше приснился сон. Что катается на карусели, сидя на самой своей любимой белоснежной лошадке. Потом пришёл клоун из «сегодняшнего цирка». Протянул апельсин. Маша взяла его. Клоун сел позади Маши, на другую, но очень похожую лошадку. Сначала они просто молча катались по кругу. Как по арене. А потом Клоун нежно, ласково так… попросил Машу поехать с ней в другой город, показывать программу. Маша долго молчала. Потом отказалась. Потому что она — не апельсин. И Юра их не любит…

Октябрь, 2004

Рекомендую заглянуть:

• Как работать удалённо
• Дистанционное обучение в школе
• Как уехать жить в Таиланд
• Как рождаются дети. Один день в роддоме